Лев ГУНИН. Бобруйск

Сапеги: Магнаты ВКЛ

Часть 2: История рода

(Приведено с небольшими сокращениями)

С 15 столетия до 1795 г. Сейм Речи Посполитой жаловал графский титул всего лишь 3 раза: в 1764 г. Понятовскому, в 1768 Сапеге, и в 1773 Понинским.

В других случаях графские титулы, которые носили представители польско- литовского дворянства (шляхта) были получены от зарубежных монархий. Именно таким образом получили свой титул от Священной Римской Империи (Австрийской монархии) Радзивилл (1547), Оссолинский (1634), Любомирский (1647), Сапега (1700), Яблоновский (1743) и Сулковский. (1752).

Род Сапег (которых нередко называли Сопихи) делился на северских (черейских) и коденских (кодненских) Сапег (см. также генеалогические таблицы: Сапеги Ружанские, и др.). О подробностях истории рода Сапег можно прочитать в книгах Анджея Тломацкого и А. Бонецкого (Andrzej Tlomacki, "Sapiehowie: linia kodenska", Mada, Warszawa, 1966; Boniecki A., "Poczet rodow w Wielkim Ksiestwie Litewskim w XV i XVI w.", Warszawa 1887).

Сапеги (в единственном числе Sapieha, в актах и хрониках Sopieha, Sopiha, Sopiezycz) - самый влиятельный, наряду с Пацами, Тризнами и Радзивиллами, княжеский и графский род герба Лис (Lis) в поздний период истории Великого княжества Литовского (со второй половины 16 столетия - по первую половину 18-го).

В указанный период Сапеги занимали высокие сановные должности, связанные с административно-государственной, судебно-юридической, дипломатической, военной, парламентской, и прочей государственной деятельностью.

Специалисты по генеалогии и геральдике считали родоначальником Сапег Пунигайла, сына Наримунта Гедиминовича. Другие (к примеру, К. Стадницкий) не разделяли этого мнения (Стадницкий как будто сумел показать, что сын Пунишайло, Сунигайло, принявший крещенье по православному обряду под именем Семён, не имел детей).

Недостоверность этой генеалогии, основанной на панегирическом сочинении "Historia domus Sapiehianae" Миштольта, однако, затмила крайне любопытные факты и догадки, связанные с истоками рода Сапег. Ещё два широко распространённых мнения возводят род Сапег к боярам Полоцкой земли, или к боярам Смоленской земли. Авторы генеалогических обзоров и трудов конца 1990-х и 2000-ных годов считают "окончательно" установленным, что предки Сапег происходят из Смоленской земли, где Сапеги уже в XV веке были крупными феодалами-землевладельцами. Оба этих мнения относят родоначальника Сапег к славянам (русским), а не балтам.

Одни считают, что их родоначальник, писарь господарский, был из смоленских, другие - что он был из полоцких бояр. Уже при его жизни его род имел значительные земельные владения в Смоленской земле: Городище, Опаков и Ельню, но в результате войн с Московией 1500-1503 Сапеги потеряли Городище и Опаков, а после войны 1512-1522 годов лишились и Ельни, которая тоже отошла к Москве.

Выдвижение рода Сапег началось во время княжения Казимира Ягеллона (наследника Владислава Ягайлы). В исторических актах и хрониках первым - в 1440-е годы - упоминается Семён: одним из великокняжеских писарей. В более поздних хрониках и родословных Сапег он известен под именем Семён Сопиха (или Сапега)...

Будучи писарем великого князя литовского и короля польско-литовского государства - Речи Посполитой - Казимира Ягеллона, он получил от своего хозяина богатые поместья на территории современной Беларуси.

Как уже замечено выше, вначале владения его и его сыновей находились в основном в Смоленской земле (Ельня, Городище, Опаковский Посад...), однако, на долгий период, вплоть до 1514 г., Смоленщина оказалась у Великого княжества Московского. Сапеги, однако, не присягнули на верность московским великим князьям, а остались верны великому князю литовскому.

Поэтому после присоединения Смоленска Московией их владения переместились из Смоленщины в другие места, и состояли в этот период из новых имений, приобретённых сыновьями Семёна Сапеги, Богданом и Иваном.

Писарь великий Литовский Семён, родоначальник Сапег, имел 4-х сыновей, из которых наиболее известны Богдан и Иван, сами ставшие родоначальниками 2-х новых ветвей рода - черейско-ружанской и коденской, известно ещё и как "кодненская" (правильнее всё же - "коденская").

Коденская ветвь известна ещё и в качестве "северской", однако, это название ошибочно, хотя и прижилось в историографической литературе (поэтому мы приводим и его).

Богдан (родился до 1450 г. - умер после 1512) женился на Федоре: дочери князя Друцкого-Соколинского, представителя очень древнего княжеского рода. Ему отошли материнские имения его жены - Черея (Лукомское княжество), Белое (сегодня это Лепель недалеко от Полоцка), Тухачёв (возле Витебска), и некоторые другие, составившие ядро будущих владений Сапег.

Иван (род. около 1450 - умер в 1517), вслед за отцом, стал великокняжеским писарем, потом - секретарём. Он выполнял множество очень важных и деликатных поручений, в том числе и дипломатических, и за свою службу получил ряд имений в Полоцком и Витебском воеводствах, среди которых самыми крупными были Друя, Иказнь и Погост на Браславщине, Ботки (Подляшье), и Коден (Брестское воеводство).

Две вышеназванные ветви княжеского рода Сапег, пошедшие от двух братьев (черейская (ружанская) и коденская), в дальнейшем продолжали дробиться.

Вплоть до второй половины 16 столетия Сапеги занимали весьма невысокое положение. Имения их также не отличались ни особым статусом, ни богатством. Тем не менее, представители обеих ветвей рода весьма агрессивно и настойчиво добивались более весомого положения, как написал один историк, "всеми правдами и неправдами".

Особенно старались они расширить свои земельные владения. Иван Богданович и его сын Иван благодаря выгодным брачным связям, а также в качестве служебных наград получили Полону, Лемницу, Деречьи Луки (недалеко от Суража) и Островну в Витебском воеводстве, значительную часть наследия князей Друцких (Толычин и Староселье возле Друцка, Горы и Горки).

Уже во второй половине 16 столетия и в 17 ст. Сапеги владели Череей, Свислочью, Освеей, Дрисвятами, Друей, Кохановым, Ружанами, Бешенковичами, Лепелем, Сенным, Зельвой, Дятловым, Белыничами, Дубровным, Старым и Новым Быховым, Горами, Горками, Титериным, Круглым, Талачиным, Лунным, Гольшанами, Станьковым, Ляховичами, Тимковичами, Косовом, Смилевичами, Дукорой.

Характерно, что, так же, как и Пацы, Сапеги получали в своё пожизненное пользование государственные имения, носившие название староств (пример: староство Бобруйское (Лев Сапега, Ян-Казимир Сапега, Пётр Сапега и Анна Сапега (его жена).

У Сапег были свои замки, крепости с военными гарнизонами, военная шляхта (магнатские (частновладельческие) военные офицеры), вооружённая магнатская милиция. Черейско-ружанская линия добилась гораздо больше власти и влияния в государстве, чем младшая, коденская.

Сын Богдана - Ян (Ян (Януш) Богданович) женился на княжне Крошинской, и в качестве её приданого получил имение Лунно на Гродненщине.

Павел Иванович Сапега, ставший позже новогрудским воеводой, женился на княжне Гольшанской из очень древнего рода, и благодаря этому браку получил часть Гольшан, и в придачу Станьково и Житин в Минском (Менском) воеводстве.

После смерти его брата, Михаила Ивановича Сапеги, который не имел сыновей, замок Иказнь, как и прочие имения Сапег на Браславщине, перешли к наследницам по женской линии, и были навсегда или на какое-то время утрачены Сапегами.

Во взаимоотношениях между Московским государством и Великим княжеством Литовским Сапеги постепенно играли всё более и более важную роль.

Жизненный путь и деятельность практически всех магнатов ВКЛ пересекалась с Андреем Курбским (умер в 1583 году), беженцем из Московии, опальным князем, который сначала был одним из самых приближённых к Ивану IV Грозному людей, едва ли не первым советником царя, а потом (после бегства в Литву) стал старостой ковенским и кревским.

Курбскому не давало покоя разделение славян по религиозному признаку, что фактически вбило клин между разными славянскими племенами. Для славян католицизм оказался троянским конём, с помощью которого романские народы навсегда подорвали могущество и влияние славянского племени, чтобы властвовать и управлять самим.

Точно так же они спровоцировали разделение германских племён на лютеран и католиков, прервав и подорвав процесс полной победы Реформации в Германии и в Скандинавии, и сделали они это, как мы знаем, с помощью религиозной войны.

Курбский считал, что это разделение можно сгладить основанием греко-католической церковной унии, которую надо провести с точки зрения славянских интересов. Идеи Курбского оказали большое влияние на Константина Острожского, который также обдумывал возможность церковной унии. Надо, однако же, сразу поставить точки над "i", подчеркнув, что мысли о церкой унии Курбского и Острожского: это совершенно не то же самое, что реализация церковной унии много лет спустя в интересах не славянского мира, но папского Рима, Испании, Голландии, Англии, Франции и Габсбургов.

Осуществление этого проекта не в интересах славян, а наоборот: это дало противоположный эффект - и загубило саму идею.

Не удивительно, что на раннем этапе оппозиция церковной унии сначала существовала в основном в католических кругах. В дальнейшем, по мере того, как становилось ясно, что эта во многом позитивная идея взята на вооружение Римом именно против славянского единства, оппозиция церковной унии смещалась из католических кругов в основном в православные. Наиболее известны два центра такой оппозиции: виленская и львовская. Православные епископы обсуждали вопрос об унии на нескольких съездах, среди которых одним из первых был съезд 1590 года.

Чтобы привлечь православных церковников на сторону унии, король Зигмунд (Сигизмунд) III Ваза обнародовал специальную декларацию (1592), в которой объявлял, что православное духовенство будет уравнено в правах с латинским клиром, если одобрит унию, что давало потенциальную возможность православным занимать места в Сейме (Сенате).

Епископ владимирский (1593-1613) Ипатий Потей, исключительно тщеславный человек, редкий карьерист, фарисей и властолюбец, мечтал стать "великим реформатором церкви", и хотел достичь этого с помощью проведения греко-латинской (православно- католической) унии, и перетянул на сторону унии киевского митрополита (1589-1599) Михаила Рагозу, который созвал в Бресте (мы уже неоднократно писали об этом особом городе, очень противоречивом, в эпоху ВКЛ игравшем крайне негативную роль) синод (1595), обсудивший условия заключения унии. Делегаты этого синода Терлецкий и тот же Потей в качестве послов отправились в Рим, к папе.

Папа Римский Клеменс VIII одобрил унию, и провозгласил в специальной булле "Bulla Magnus Dominus et laudabilis nimis" (25 декабря 1595) о том, что киевская метрополия пришла к единству церкви. Папа признал особый униатский обряд, литургию на славянском языке и употребляемый в униатском обряде юлианский календарь, и подтвердил право метрополии назначать епископов.

В Бресте созвали новый синод, с участием епископов киевской метрополии, однако, львовский епископ Балабан, и пшемысский Михаил Копестыльский не приняли унии - и отказались участвовать.

Приняв унию (9 октября 1596) в церкви св. Николая, главные действующие лица пришли в католическую церковь (костёл) св. Крыла на молитву Te Deum. Князь Пётр Скарга огласил манифест о единстве Церкви. Латинское (католическое) духовенство представляли архиепископ львовский Ян Дмитрий Соликовский, еписком Луцкий Б. Мацейовский, епископ хельмский Станислав Гомолиньский, а также иезуиты.

Светскую власть (короля - как главу Речи Посполитой (польско- литовской унии), польского короля и великого князя литовского в одном лице) представляли воевода трокский Николай Радзивилл, канцлер великий Литовский Леон Сапега, и староста брестский Дмитрий Халецкий.

Далее проводилась работа над кодификацией. И тут не обошлось без представителей рода Сапег. Сбором мнений и классификацией материалов занимались 2 комиссии церковных консулов, во главе одной из которых стоял знаменитый каноник Пьетро Гаспарри, секретарём которого был Эуженьо Пацелли (будущий папа Пий (Pius) XII, а во главе второй - кардинал де Лай, секретарём при котором был прелат Адам Сапега. На основе обработанных материалов и выводов папа Римский публиковал всё новые и новые декреты, такие, как "Ne temere" (1607). Последние своды частей (книги) кодекса, над которым велась работа, появились примерно в 1614 году, вскоре после смерти Пия X. В дальнейшем униатские епископы принимали участие в сеймах и сеймиках на регулярной основе. И тут, среди прочих, встречались представители рода Сапег.

Ещё до XVII века упоминаются в связи с заседаниями сеймов архиепископ львовский и епископ пшемыский, каштеляны львовский, пшемыский, саноцкий, которые формировали отдельный сеймовый круг, независимый от шляхетского. Известно, что епископы имели известное влияние на решения сеймов, и особенно в вопросах религии шляхта признавала их гегемонию. Например, в 1668 году пан Самюэль Медекша высказался на сеймике по поводу иконы Богоматери, которая находилась в той католической церкви (костёле), где проходило заседание. Епископ виленский Александр Сапега и местный "плебан" Александр Бучицкий вызвали его на так называемый "суд каптуровый", который приговорил Медекшу к смерти. Приговор, понятно, не привели в исполнение (не Испания всё-таки), однако, дали знать всем остальным, что с религией и с попами шутки плохи.

Шляхта, однако, решительно отстаивала свои права, выступая единым фронтом, не позволяя церковникам вмешиваться в светские дела, или защищая свои экономические интересы, если на них покушались представители церкви. В конце XVI века ординарий плоцкий Войцех Барановский шлёт в Рим жалобы на то, что шляхта не желает платить церковную десятину, а также на грабежи в епископских владениях.

Важную роль сыграли Сапеги в ходе войн Речи Посполитой с Московским государством. В начале 1578 года в Москву ездило посольство Речи Посполитой, добившееся перемирия на три года. Однако, великий князь литовский и король Речи Посполитой (польско-литовского государства) Стефан Баторий был недоволен условиями достигнутого соглашения, а также тем, что в тексте соглашения его назвали не братом, а соседом. Поэтому Баторий, в расчёте на возможную будущую антимосковскую коалицию, стал весьма интенсивно общаться с только-только вступившим на престол императором Рудольфом и с крымским ханом.

Тем временем Московское государство (сентябрь 1578 года) заключило договор с посольством Дании, признававшем Лифляндию и Курляндию за Москвой, однако, в Копенгагене его не утвердили. Баторий задержал московских послов и созвал в Варшаве вальный сейм, на котором решили продолжить войну с Москвой. Уже готовясь к войне, Баторий послал в Москву Гарабурда, который вёз письмо с предложением до окончания переговоров не начинать боевых действий. Иван, в свою очередь, задержал посла Батория, как тот - его послов. И всё же Московия нарушила соглашения раньше и первой начала войну.

В мае 1579 года царь послал расквартированные в Дерпте войска на захват Оберпаллены и Вендены. Оберпаллен был взят, а из Вендена ушли. Дальнейшие осложнения для Москвы произошли вследствие сговора между литовцами и шведами. Гетман Литовский Сапега, у Вендена соединившись с армией шведского генерала Бойе, наголову разбил московские войска.

Стефан Баторий пришёл к власти в обстановке ожесточённой борьбы между его сторонниками - и сторонниками австрийского Максимилиана. Речь Посполита разделилась тогда как бы на две половины, одна из которых хотела видеть на польско-литовском троне кого-нибудь из австрийских Габсбургов, тогда как другая стояла за Стефана Батория. Большинство литовцев стояли тогда за Максимилиана, тогда как большинство поляков - за Батория. Пруссия - так же, как и Литва - по политическим, а также в не малой степени этническим причинам предпочитавшая немецкую династию Габсбургов (более близкую, чем венгры, пруссам - потомкам смешавшихся с немцами западных балтов, и литвинам - потомкам западных балтов, т.е. тех же пруссов, смешавшихся со славянами; тогда как поляки имеют пусть отдалённое, но всё же родство с венграми и финнами), ещё более резко выражала неприятие Стефана Ботория.

В самом конце правления Зигмунда (Жигимонта) Августа главный прусский город Данциг (Гданьск) потерял большинство своих давних прав и привилегий; при этом инициаторами анти-данциговых указов были именно те государственные мужи (в основном - поляки), которые больше всех остальных поддерживали кандидатуру Стефана Батория. Поэтому даже после коронации Батория в Кракове Данциг всё ещё не признавал его королём. Более того, жители Данцига нападали теперь на соседние польские городки и на владения польской шляхты (дворян), на католических священников, грабили и разоряли ненавистные католические церкви (костёлы). В ответ Баторий подступил к городу и осадил его.

Эта напряжённая ситуация заставила Батория поначалу соглашаться на оскорбительное поведение Москвы, называвшей его в своих дипломатических нотах безродным и бывшим мелким князьком (вассалом), бывшим правителем захолустной, зависимой от Венгрии провинции. Раздражение Москвы было понятно: вместе с Максимилианом и Баторием на выборы польско-литовского короля была номинирована и кандидатура московсого царя (Ивана Грозного), которому предпочли в итоге Батория, причём, выборы эти нельзя было назвать ни справедливыми, ни законными.

В июле 1576 года Баторий отправил к царю Иванну IV Грозному (с миссией во что бы то ни стало добиться "опасной грамоты" (не нарушать перемирия) послов Груденского и Буховецкого. В ответ бояре Грозного упрекнули Батория за то, что он "отчину нашего господаря, землю Лифляндскую, написал в своем титуле", не называет Грозного царём, великим князем Смоленским и Полоцким, и т.д. Опасную грамоту на великих послов бояре Грозного всё-таки дали - и, несмотря на это, перемирие тут же было грубо нарушено.

В 1577 году Иван Грозный сам отправился в поход на польскую часть Ливонии, захватил ряд городов. В ответ на резкий протест Батория Грозный отвечает, что вернул себе своё (Лифлиндию=Ливонию), а "Литовского Великого княжества и литовских людей ничем не зацепили". А для разбора спорных вопросов Грозный советует Баторию отправлять послов в Москву "не мешкая".

Послами этими были воевода минский Николай Сапега и воевода мазовецкий Станислав Крыйский (иными словами - один представитель Литвы, и один - Польши). Прибыли они в Москву в январе 1578 года.

С обеих сторон с уст звучали слова о вечном мире, а на уме - новые захваты. Поэтому и предложения, прозвучавшие с обеих сторон, были для противоположной стороны совершенно неприемлемы.

Кроме закрепления за ним Смоленска, царь требовал Ливонию, Курляндию, Полоцк, а также городов в самой глубине Великого княжества Литовского: Киева, Канева, Витебска, и других. Для оправдания своих нереальных требований Грозный выводил родословную литовских князей (к которым принадлежал) от полоцких Рогволодовичей. По его словам, род великих литовских князей Гедиминовичей как род монарший иссяк, и намекал на то, что только он (Иван Грозный) - единственный их потомок монаршей династии.

Царь упрекал Речь Посполиту в том, что она выбрала на свой трон не очень знатного и не родовитого Стефана Батория.

"Государь ваш сам себя укоряет, да и вы его укоряете; во всех грамотах пишете, что бог его безмерным своим милосердием помиловал, вы его на государство взяли, хвалитесь, что по великому божию милосердию полюбили его; из этого ясно, что он такого великого государства был недостоин, но бог его помиловал, да вы его полюбили не по достоинству".

Николай Сапега, однако, не стал вслух оскорбляться - и перемирие продлили на три года (с 25 марта 1578 года). Однако, в грамоте, вручённой полякам и литвинам, написанной от имени царя, снова имелся пассаж о том, что венгры славянам и балтам не братья: "Тебе, соседу (а не брату) нашему (...)" И далее следовали новые оскорбительные заявления, вместе с дополнительными унизительными условиями перемирия. В грамоте же на польском языке, написанной послами от имени Батория, никаких дополнительных условий не существовало. Когда же московские послы Карпов и Головин прибыли к польско-литовскому королю, чтобы засвидетельствовать его присягу по обязательствам перемирия, Баторий отверг перемирие.

Запорожское казачество, которое в основном оставалось лояльным Речи Посполитой, подданными которой его представители являлись, и существенно помогало Литве в её противостоянии Московии (особенно во время вмешательства Литвы в гражданскую войну в Московском государстве в период "великой смуты" и деятельности обоих Лжедмитриев), к концу XVI века становилось всё большей проблемой для польско-литовского государства.

В 1570-е годы Вильно и Краков пытались ограничить число реестровых казаков, за что шла постоянная борьба с казацкой старшиной. В 1578 сформировали новый реестр из 500 казаков, с готовым государственным окладом. Над ними поставили польского шляхтича Яна Орыжского. Реестровая старшина получила самоуправление и была освобождена от уплаты налогов. Центр реестрового казачества постепенно смещался в приднепровский город Терехтемиров.

Под давлением казачества количество реестровых казаков вынуждены были увеличить до 600, а потом до 1000. На самом деле казаков было в несколько раз больше, чем установленная реестром цифра. В дальнейшем казацкая старшина только укрепила свои позиции. Когда появился институт казацкого гетманства, дошло до того, что гетманы учреждали даже собственные монетные дворы. Чеканил свою монету гетман Дорошенко, и, возможно, Самойлович (во всяком случае точно известно о его намерении делать это), и на какое-то время был монетный двор у Богдана Хмельницкого и Выговского.

Несколько повредило мнению о достоверности этих сведений упоминание о гетманских монетных дворах в одном из посланий (1649) московского дьяка Кунакова (посетившего Речь Посполиту), имеющего репутацию известного интригана и мистификатора, который записывал не только достоверные факты, но и заведомо недостоверные слухи, а некоторые цифры и "сведения" просто брал "из головы".

В своём "листе" Кунаков пишет, по обыкновению ссылаясь на третьих лиц: "Да сказывал подканцлера Литовского Казимира Сапеги татарин Адасий Бреилов, что [...] в Чигирине де учинил Богдан Хмельницкий мынзу и денги делают; а на тех новых денгах на одной стороне мечь, а на другой ево Богданово имя". Как видим, если Хмельницкий и чеканил монету, об этом знала государственная канцелярия ВКЛ, в лице Казимира Сапеги. Несмотря на недобросовестность Кунакова, даже слухи и сплетни того времени могли отражать какие-то реальные факты.

Немалую часть реестровых казаков составляли оседлые, обзаведшиеся семьями и состоятельные казаки, имевшие собственность в окрестностях Черкасс, Чернобыля, Киева, Канева. Эта часть казачества получила название "городовых" казаков. Они больше других были заинтересованы в поддержке властей Речи Посполитой. За днепровскими порогами, в Запорожье ("на Низе"), жили "военные" казаки; это в основном они принимали участие в военных кампаниях.

Примечание: среди этих городовых казаков встречаются Сапиги.

Любой новый конфликт с Москвой грозил усилить потенциальную опасность, которую представляло собой казачество, во много раз. Новая - гораздо более серьёзная - угроза от Москвы наметилась в царствование сына избранного на престол основатели новой монархической династии Мишки Романова - Алексея Михайловича. Один из главных центров военных действий между Литвой и Московией образовался вокруг Могилёва. В 1625 на должность старосты Могилевского был назначен гетман Лев Иванович Сапега, занимавший эту должность до 1633 года.

В 1656 году началась "первая" осада занятого запорожскими казаками города войском гетмана П. Сапеги, Винцента Гонсевского и Януша Радзивилла. В тот момент царь Алексей Михайлович вновь сам, лично становится во главе наступающих войск Московского государства. Гонсевский и Радзивил вынуждены были снять осаду с Могилева - и затем у Орши (под Толочином) потерпели поражение от превосходящих их силы во много раз войск Московии, которые вскоре заняли Свислочь, потом Минск, подошли к Вильно, где выиграли сражение у объединённых польско-литовских сил - захватили столицу Великого княжества Литовского. Вскоре московиты захватили Ковно и Гродно, в то же самое время отразив контрнаступление литвинов: вблизи Бреста Урусов разбил литовского гетмана Сапегу.

Из Киева армия князя Волконского поднялась на судах вверх по Днепру и его притоку Припяти, разбив отряд войска Литовского в Полесье и сломив оборону Пинска. Богдан Хмельницкий, союзник Алексея Михайловича, разбил войска польского магната Потоцкого у Гродска, где, соединился с воеводой Москвы Бутурлиным, занял Люблин.

Два года войны полностью разрушили и разорили государство, над которым уже летал чёрный коршун гибели. Корона (Польша), принимавшая недостаточное участие в войнах с Московией, не оказывавшая Литве существенной помощи, теперь вынуждена была расплачиваться за это сама. Три сокрушительных поражения нанесли Польше шведы под Городком (29 сентября), под Новым Двором (30 сентября), и у Войнича (3 октября); обе столица Короны (Польши) - Варшава и Краков - капитулировали, а король кардинал-иезуит (инквизитор) Ян Казимир бежал в Силезию.

В эти трагические дни Польши как государства не существовало. Все державные институты лежали в руинах. Именно в этот момент Павел Сапега, воевода витебский, взял на себя спасение отечества, не надеясь на польскую помощь, а только на свои собственные силы. Его мировоззрение вряд ли сильно отличалось от мировоззрения Януша Радзивилла: и он был не против альянса со шведами, считая это наименьшим из зол.

В своих "Дзеях польских" Николай Малиновский высвечивает весьма любопытные детали событий, предшествовавших событиям того периода. По утверждению Малиновского, именно подканцлер Литовский Лев Сапега способствовал выдвижению на пост гетмана польного (полевого) Литовского князя Януша Радзивилла. Тот же автор приводит интересные сведения об утверждении комиссии литовской по проблеме казачества, не будь которой - Хмельницкий мог оказаться в ещё более выигрышном положении. Из видения тех событий Малиновским косвенно вытекает, что как назначение комиссии, так и другие практические и позитивные решения стали возможны только в результате компромисса между постоянными соперниками - Пацами, Сапегами и Радзивиллами.

В попытке договориться с Хмельницким, к нему отправляют посольство под началом назначенного главой комиссии воеводы Киселя. Уже с самых первых дней путешествия в дороге комиссию ждали многочисленные опасности и неприятные сюрпризы, как, например, захват ординацкого Острога взбунтовавшейся чернью под началом шляхтича-казака Гловацкого, разграбившей богатый Острог, разорившей церкви и дома обывателей. Восставшие убили двух католических священников, нескольких шляхтичей (дворян), а также несколько десятков евреев. Толпа пьяной черни под предводительством неких "полковников"-казаков (руководителей) вышли из разграбленного местечка против стоявшего табором под Острогом обоза комиссии, членам которой заявили, что их не пропустят через Острог.

Так как вся толпа, включая полковников, была вдупель пьяной, разбирательство отложили до следующего дня, и назавтра договорились не только о проходе через Острог, но сами полковники вызвались охранять и проводить комиссаров к Хмельницкому. Среди упомянутых с обеих сторон в соглашении между комиссарами и казацкими полковниками называется пан Сосницкий, "слуга воеводы Киселя и Братковский товарищ по гусарской хоругви "его высочества пана Сапеги".

Вскоре оказалось, что недалеко от Острога, под Лаховцами, стоял табором обоз польского князя Еремии Вишневецкого, который послал своего ротмистра Сокола с 7 хоругвями под Острог для карательной операции против восставших. Численности отряда Сокола оказалось недостаточно, и его приступ легко отбили, и, более того, восставшая чернь приняла атаку Сокола за вероломное нападение Киселя, поклявшись отомстить.

Этот короткий отрывок из работы Малиновского позволяет понять, до какой степени всё смешалось в Литве в ту эпоху, до какой степени никто не был в безопасности, и никаких социальных перегородок по сути дела не осталось.

У того же Малиновского читаем о прениях критического сейма, о необходимости выбора нового ("рыцарского") короля, о послах от уцелевших частей войска, которые умоляли поскорей провести выборы "нового вождя", но противники "быстрой элекции" называли послов - и особенно Иеронима Радзейовского, крайчего коронного (королевского) - самозванцами. Крайне любопытно выступление на том сейме подканцлера литовского Льва Казимера Сапеги, поддерживаемого провинциями западной Польши и всей литовской половиной сейма, который сказал, что с 3 тысячами ратников своего магнатского контингента он эффективней обороняет границы Великого княжества Литовского, чем оба гетмана со всем своим войском Литовским. И добавил, что несвоевременные выборы короля ни к чему хорошему не приведут, особенно теперь, когда литовская делегация - в связи с войной и оккупацией - присутствует в далеко не полном составе, тогда как польская делегация представлена намного более полно (Milokaj Mallinowski, "Zrodla do dzejow Polskich", Wilno, 1844).

Действительно, избранный вопреки воле литвинских (литовско-белорусских) сенаторов король, мог лишить Великое княжество Литовское последних атрибутов его автономии. Совершенно очевидно, что это государство - Речь Посполита - погибло из-за диссонанса между его двумя частями-составляющими: Польшей и Литвой. Большинство польских магнатов и значительная часть польской шляхты присягнула на верность шведскому королю, и, если бы не события в Ченстохово, Польша могла так и остаться со Швецией. Даже Малороссия (Украина) в лице гетмана Мазепы с энтузиазмом готова была к шведскому протекторату, и даже в Московии (!) сторонников шведов было немало (тот же Шуйский, и другие). Шведский протекторат был бы "оптимальным вариантом" для всех: включая Польшу, Литву-Беларусь и Московию.

В конце 1655 года Павел Сапега отправил шведскому королю Карлу Х Густаву грамоту со своей подписью и печатью, которая подтверждала его согласие на шведский протекторат. Однако, через короткое время что-то вероятно произошло, потому что князь Павел достаточно резко изменил свой курс. Вряд ли поменялись его убеждения - или шведский король ему "разонравился". Изменить курс Сапеги могла только - исключительно - новая и пугающая информация. Он узнал, что шведы проиграют. И узнал он это раньше Януша и Богуслава Радзивиллов.

Если осенью 1655 года Павел Сапега стал сосредотачивать командование над остатками войска Великого княжества Литовского в своих руках для вероятной помощи шведам, то ближе к Рождеству он делал то же самое, но с противоположной целью. Многие конфедераты, которые раньше были с Янушем Радзивиллом, стали переходить на его сторону.

Разрозненные отряды и хоругви (полки) стягивались под его знамёна, всего 6 тысяч бойцов. Сапега, однако, ещё не решил окончательно, с кем ему быть, ведя переговоры одновременно с Короной (с Польшей; с её гетманами), с Москвой, и со шведами. Даже если сведения, которые стали известны Павлу Сапеге, говорили о том, что, допустим, Испания, Австрийская империя, Англия, Нидерланды, Франция, Дания, Пруссия и Бавария решили помочь Польше, Литве и Московии "утопить" шведов (при неясной пока позиции Турции и Крымского ханства), в его руках всё ещё оставались шансы перевесить антишведский альянс.

Литва всё ещё оставалась серьёзной силой, а дипломатический и политический опыт международных интриг, накопленный её сановниками, мог переломить ситуацию. Тесные связи между польской и литовской элитой всё ещё могли перетянуть польскую верхушку на сторону Карла X Густава. Возможно, однако, что дополнительным мотивом повернуться спиной к шведам стало для Павла Сапеги соперничество с Радзивиллами. Именно теперь, когда представилась возможность расправиться с давними соперниками Сапег, князь Павел и решил ей воспользоваться.

Януш Радзивилл в это время укрепился в подляшском Тикотине. Павел Сапега, не мешкая, привёл своё войско к стенам тикотинского замка, и начал осаду. Януш Радзивил скончался 31 декабря 1655 года в своём осаждённом тикотинском замке, объявленный врагом народа (отечества), самый большой патриот Великого княжества Литовского. Существует теория, что Яна Радзивилла отравил агент короля Яна Казимира.

Польско-литовская уния (Речь Посполита (Рес-Публика) на протяжении всей своей истории сохраняла неизменную тенденцию к распаду. Носителями сепаратизма являлись Жемайтия (Жмудь), не католическая знать Великого княжества Литовского, Коронная (Королевская, или польская) и Великокняжеская (т.е. литовская) Пруссия, гетманская Украина, Курляндия, польско-литовская Ливония, и т.д. С особой силой тенденция к распаду стала проявляться в XVII веке, что привело к целому ряду восстаний, мятежей, гражданских войн, раздоров и волнений.

То же самое можно сказать и о связи между Польшей и Литвой. Навязанная Литве поляками и Владиславом Ягайлой уния (а насильно, как говорится, мил не будешь) поддерживалась только за счёт неравенства и нечестного сотрудничества между двумя частями Речи Посполитой.

Великий князь Литовский и польский король был в унии одним и тем же лицом (королём Речи Посполитой). Кроме того, время от времени собирался "общий" Парламент (вальный Сейм), который, однако, не действовал на постоянной основе. При этом Литва и Польша имели раздельные парламенты, армии, государственные органы и канцелярии, налоговые органы, казну, судебные и таможенные органы, и т.д. В Литве существовал свой, отличный от польского, свод законов - Статут Литовский, а также свой архив (книга записей) Государственных Актов - Литовская Метрика.

В Речи Посполитой не было единого государственного языка; в Литве официальным (государственным), канцелярским, административным и судебным языком являлся древнерусский, с его кириллической письменностью, на котором писались все указы и на котором был опубликован Статут Литовский всех трёх изданий, тогда как в Польше пользовались латинским и польским языками, а польская письменность базировалась на латинских, а не кириллических (греческих) буквах. Главный создатель Статута Литовского 1588 года - Лев Сапега - написал в своём обращении по поводу Статута следующее: любой нации должно быть стыдно не знать своих собственных законов, особенно для нас, использующих свой национальный язык, на котором мы записываем эти законы, и потому имеем преимущество перед другими в форме возможности защищаться от несправедливости.

Польские историки, которые сегодня твердят о "равенстве" между Польшей и Литвой в рамках Речи Посполитой, "забывают" о том, что Польша аннексировала малороссийскую (украинскую) часть Великого княжества Литовского, отсекла от Литвы часть литвинского народа*, который именно из-за этого с течением времени сделался новым этносом (украинцами).

В 1625 году магистр философии из белорусского города Могилёва, Томаш Йевлевич, опубликовал стихотворение под названием "Лабиринт", посвящённое катастрофе белорусского народа, вызванной польским разделением единой нации, и указывающее, что народ литовской Беларуси и народ Украины: это один и тот же народ, который поляки разделили. В 17 столетии Беларусь и Украина всё ещё имели общую церковную иерархию (как православную (русскую ортодоксальную), так и униатскую), и только к концу того же столетия процесс разделения пошёл. Новый виток этногенеза, уже отдельного от литвинского (белорусско-литовского), который привёл к зарождению и эволюции протоукраинской идентичности, невозможно себе представить без казачества, о котором в нашей работе сказано весьма подробно. Как мы показали, казачество - это не только особая социальная категория, но и особая этническая, историческая и корпоративная общность, которая отсутствовала в Беларуси, и потому сыграла ведущую роль в закреплении разделения двух больших частей бывшего единого литвинского народа.

Вспомним о том, что так же поляки аннексировали и Мазовию (Мазовше), с её столицей Варшавой, которая со временем стала польской столицей.

* Литвины - в некоторых славянских языках этноним, применявшийся к различным народам - литовцам, славянам Великого княжества Литовского в целом, белорусам - вплоть до XX века. Изначально связанный с самоназванием балтийской этноплеменной группы литва, с возникновением Великого княжества Литовского (1240-1791 гг.) распространился на жителей княжества (а также на являвшийся государственным в нём западнорусский письменный язык). В современной Беларуси термин "литвины" рядом политических и общественных деятелей объявляется историческим самоназванием древней белорусской нации. Термина "белорус" не существовало в средневековье. Впервые он появляется в середине XVII века (во время русско-польской войны 1654-1667 гг.) в записях московских военных писцов, которые использовали это слово для обозначения православных, при регистрации пленных литвинов, исповедовавших православие (в отличие от литвинов-католиков).

Тезис о разделении литвинского народа не совсем точен. На территории нынешней Украины жила часть прежнего славянского населения еще со времен Киевской Руси. Хотя после татарского погрома плотность населения была и не большой по сравнению с княжеским временами. Когда эти территории в XIV веке вошли в состав ВКЛ, то стала проявляться тенденция к колонизации этих земель уже выходцами из ВКЛ. Именно так в XV - XVI веках здесь могли появиться младшие представители рода Сапиг, которые стали реестровыми казаками. Произошло смешивание прежнего населения и вновь прибывшего. Причем вновь прибывшее по большей части ассимилировалось, будучи оторванным (здесь автор прав) от прежней родины, но автор не прав в том, что не учитывает процесс ассимиляции литвинов местным населением. Так здесь формировался новый уже украинский этнос. Потому говорить о разделении литвинского народа не совсем точно. Дальше автор фактически подтверждает эту мысль, говоря об этногенезе казачества.

Искусственное разделение поляками единой литвинской нации - не единственная катастрофа, ответственность за которую лежит на Польше. Не зря в 1609 году Лев Сапега написал в своём послании Кристофу (Кшиштофу) II Радзивиллу о том, как "они" [поляки] видят "унию равенства": они бы с удовольствием аннексировали всю Литву, как они сделали это с Волынью [в 1569 году Польша присоединила Волынь, отобрав её у Литвы], они бы с удовольствием сделали нас своими рабами (вассалами), особенно приближённые покойника [Стефана Батория], который открыто называл нас, литвинов (литовцев и беларусов) враждебной расой. [Отчасти это было реакцией на расистское заявление Ивана Грозного о том, что венгр Баторий славянам и балтам не брат, а Баторий, в свою очередь, неоднократно замечал, что поляки и венгры - братья, т.к. у поляков есть финно-угрская кровь, а литвины им не братья].

Действительно, большая часть поляков, так же, как больше половины жителей современной Российской Федерации, генетически ближе финно-уграм, чем славянам. Иными словами, процентов 70 поляков - родственники венгров, тогда как мазуры, белорусы, литовцы, жители северной части России (Смоленск, Псков, Новгород, Петербург, и т.д.) и больше половины украинцев: совсем другая нация. Финно-угры же были на самом деле не только другим этносом, но и другой расой, имевшей признаки как европейцев, так и азиатов.

В 1616 году гетман великий Литовский Ян Ходкевич писал тому же Кристофу II Радзивиллу: "уже давно поляки стараются спровоцировать вражду между великими литовскими родами, чтобы самим править Литвой в соответствии со своими собственными целями".

В 1617, в письме к тому же Кристофу II Радзивиллу, знатный кальвинист Станислав Пукшта Клавгелович подчёркивал, что "поляки говорят об изменении унии разными путями; они хотят, чтобы вся Литва стала простой их провинцией, как Волынь, Подляшье, или Королевская Пруссия, с [польскими] законами, казной, армией, государственной печатью, а иначе эта уния совсем и не нужна полякам".

В 1635 году, в письме к своему отцу, тому же Кристофу II Радзивиллу, гетман Литовский Януш Радзивилл указывал, что на переговорах со Швецией в Старом Тарге (Altmark) поляки совершенно забыли о том, что Ливонией Польша и Литва владеют совместно, и подчеркнул, что поляки вели переговоры о литовских территориях как о своих собственных.

Во время сенаторской сессии в Вильне в 1636 году, тот же Кристоф II Радзивилл перебил польского подканцлера (вице-канцлера) Петра Гембицкого, не дав последнему продолжать свою речь, и обвинил Польшу в том, что она диктует Литве свою волю теми же методами, которые применяет в дипломатии по отношению к враждебной Московии. Король поспешил закрыть сессию. Радзивилл, однако, не подчинился королю. Тогда великий маршалок Польский, Лукаш Опаллинский, заявил, что король не дал Радзивиллу слова, однако, на это князь Кристоф выкрикнул: "Лишать воеводу Вильны права говорить в Вильне?! Вот как поляки относятся к литовцам и к самой Литве! Это не частная беседа между Радзивиллом и Опаллинским, а разговор между воеводой и маршалком. Пусть провалится этот Сенат, но мы всё равно сохраним нашу свободу. Литва никогда не подчинится деспотическому польскому игу!"

Януш Радзивилл, его сын, распалённый речью отца, выкрикнул польским сенаторам: "Я верю, что настанет такой день, когда литовцы станут вышвыривать поляков из окон". Януш Радзивилл имел в виду события пражского восстания 1618 года против австрийской оккупации, когда чехи (протестанты) вышвырнули немецких католических наместников правящей австрийской династии Габсбургов из окон.

В 1645 году за уступки полякам со стороны Москвы Польша расплатилась литвинским городом Трубчевском, который принадлежал ВКЛ, передав его Московии. Литовские делегаты прервали ход парламентской сессии, обличая то, что они назвали "бесчестьем и злом, причинённых польским делегатам польскими сенаторами".

Чтобы успокоить страсти, Польша передала ВКЛ вместо Трубчевска города Лоев и Любеч, а также выплатила 170 тысяч злотых владельцам Трубчевска, князьям Трубецким, большинство из которых предпочли остаться в Литве, но один из них, подкоморий Стародубский, Ежи Вигунт Трубецкой, присягнул на верность московскому царю - и остался в Московии. От него пошла знатная российская династия князей Трубецких (ещё один пример "утечки кадров" в Московию). Под именем Юрия Трубецкого он участвовал в войнах между Москвой и Литвой в качестве московского воеводы.

Литвинские "эксперименты" с церковной Реформацией (протестантизмом) отражают не только дух эпохи, но и стремление сохранить свою национальную идентичность с помощью религиозного отличия и от Московии, и от Польши.

Шедшая из Польши (из Ватикана, конечно, но в рамках Речи Посполитой - из Польши) реакционная Контр-Реформация 17 столетия в условиях польско-литовской унии стала не только волной репрессий религиозного гнёта, но в первую очередь (со стороны Польши) тираническим подавлением национального духа литвинов. Поэтому и рассматривать её следует в первую очередь как яркое проявление национального гнёта.

После того, как реформаторское движение в Литве - как проявление национально-освободительных тенденций - было жестоко подавлено Польшей, и литвинская знать была силой "загнана" из реформаторства в католичество, литовская элита пыталась найти другие пути для сохранения национальной идентичности.

Одной из таких альтернатив казалась церковная греко-католическая уния, с помощью которой литвины попытались возместить потери, связанные с подавлением кальвинизма. С другой стороны, церковную унию навязывала и подхлёстывала сама Польша, которая видела в ней просто церковную версию государственной унии с Литвой, с помощью которой она к тому времени уже почти "переварила" свою партнёршу по унии, лишив её независимости, аннексировав огромные её территории, поставив под угрозу национальную идентичность её населения.

С помощью церковной унии Польша рассчитывала просто-напросто превратить литвинов в поляков, и расшириться как территориально, так и демографически. Литвинская же знать, наоборот, надеялась на то, что церковная уния поможет литвинам "через Рим" защититься от поляков, сохранить свою идентичность с помощью религиозного отличия (от поляков и московитов), а также поможет им "встроиться" назад, в отработанные с помощью кальвинизма механизмы.

В дальнейшем стало ясно, что это было ошибкой, и что польская элита снова "переиграла" литвинов, где с помощью вероломства и насилия, где с помощью хитрости и своего командного положения. Поэтому те литвинские дворяне, которые перешли из православия, кальвинизма или даже католицизма в униатство с целью сохранить национальную идентичность, оказались на задворках - и не играли почти никакой роли в новой церковной унии, тогда как польские холуи - тщательно отобранные польским Гестапо того времени (польской инквизицией) фанатики, лжецы, садисты и карьеристы - оказались внутри униатского проекта на ведущих позициях. Таким образом, в новой церковной унии стали заправлять предатели своей страны и своего народа, служившие исключительно польским интересам целям, или намерениям.

Два таких предателя, представителя реформаторской знати, которых поляки сделали лидерами нового - униатского - движения: это перешедшие прямо в униатство из кальвинизма митрополит Адам (Ипатий) Потей, и Йозеф Рутский. Так же, как подобные им тираны и предатели из числа греко-католической элиты, эти деятели развернули самый широчайший террор, во время которого сотни православных церквей и православных школ, десятки монастырей были разорены, разграблены, сожжены, разрушены, или переданы католикам или униатам. Всё это сопровождалось волной насилия, убийствами, погромами не только православных церквей, но и кварталов простых обывателей, захватом имущества, издевательством феодалов над крепостными-православными, и т.д.

Польские историки представляют эту волну террора "частным делом" униатских активистов ВКЛ, их личной ответственностью, тогда как на самом деле мы должны рассматривать её в качестве культурно- религиозного геноцида, устроенного поляками на территории Великого княжества Литовского с целью установления своей гегемонии.

Только две магнатские династии Тризн и Тышкевичей перешли в униатство из русской ортодоксальной (православной) веры, но они не принимали участия в гонениях и репрессиях против православных и кальвинистов.

Несмотря на все эти события, важный сторонник униатской церкви среди литвинской политической знати - Лев Сапега, - который сам перешёл из кальвинизма в католицизм, продолжал поддерживать укрепление униатства, хотя неоднократно осуждал методы насилия, сопровождавшие его утверждение.

Это показывает, что у литвинской элиты просто не осталось выбора. Массовый переход знати ВКЛ из реформаторской или православной концессии в католицизм или униатство был вызван репрессивной политикой польского короля Зигмунда (Сигизмунда) Вазы, который приступил к открытой дискриминации шляхты и магнатов - не католиков, утверждая сенаторами исключительно представителей католической части элиты.

В последний год его правления (1632) все, без исключения, литвинские сенаторы были выбраны из числа католической элиты. Хотя во время правления Владислава Вазы их число немного сократилось, а некоторая религиозная терпимость восстановлена, протестантская и православная магнатерия уже утратила свои позиции навсегда.

На Смоленское воеводство, возвращённое Великим княжеством Литовским (отвоёванное у Москвы в 1618 году), было направлено остриё польских репрессий. Традиционно православная смоленская земля, где практически не ощущалось католического влияния, была силой втянута в униатство и католицизм, и королевский указ 1623 года запретил реформаторские и православные церкви на территории Смоленска, где насаждались церкви католические и униатские. Этот декрет вызвал волну возмущения православного населения, и привёл к широкому сопротивлению народа, которое во многом способствовало новой потере Смоленска.

В 1648 была сделана попытка изгнать сторонников Арийского движения из Сената.

В 1640 последний реформаторский храм в столице - Виленский Реформаторский Кафедральный Собор - был закрыт, что символизировало ещё большее усиление польской инквизиции.

Виленских священников лживо обвинили в том, что они обстреляли католическую церковь, тем самым спровоцировав массовые убийства местных протестантов. Литовский трибунал выбрал комиссию для расследования этих событий, которая наполовину состояла из католиков, а наполовину из протестантов. Католическую фракцию комиссии возглавляли виленский католический епископ Абрам Война и крупнейший католический магнат, Казимир Леон Сапега. Каждая из фракций пришла к противоположным выводам и рекомендациям, но король открыто поддержал католиков.

Королевский декрет от 26 мая 1640 года ознаменовал окончательное поражение литовских патриотов, и в первую очередь Радзивиллов.

Впервые за всю историю Литвы (Литвы и Беларуси) Великий князь Литовский обнародовал решение "искоренить и запретить всякую практику протестантской религии, как частным, так и публичным образом, с этого часа и навсегда, так же, как названия (термины) Сбор, или Конгрегация, их школы или больницы в стенах великокняжеского города Вильни". Протестантских священников приговорили к смерти, включая Георга Хартлиба (брата известного протестантского лидера, Самюэля Хартлиба).

Студенты-католики стали открыто нападать на протестантских и православных священников прямо на улице, избивая и даже убивая их, что поддерживал и вдохновлял епископ Война. Даже король, Владислав Ваза, почувствовал, что это уж слишком, и попросил Войну осудить садистов и убийц, но епископ отказался, ответив на эту просьбу короля: "Как я могу наказать наших студентов, если это я сам призывал к искоренению ереси любыми способами? Сам папа Римский прислал мне благодарственное письмо за то, что во время моего правления ересь была изгнана из Вильно".

Несмотря на позицию самого короля, польские националисты и католические фанатики приветствовали массовые убийства кальвинистов и протестантов, и вдохновляли епископа Войну на новые злодейства. Католики обвинили виленского воеводу, Кристофа II Радзивилла, в том, что тот подговорил протестантов нападать на объекты, "святые для католиков". Не перенесший этих событий, Кристоф II Радзивилл вскоре умер.

Таким образом, Польша, при поддержке Ватикана, развернула настоящую войну против литовского государства, против его народа, его религии, его национальной идентичности, а также его многонационального и мультиконфессионного согласия. Поэтому ответ литвинов-патриотов на вероломную и необъявленную войну против их государства, их народа - в форме сближения со Швецией - вполне логичен и предопределён действиями поляков.

Поляки должны были подумать о том, что расплата за вероломство, беззакония, несправедливости и зверства рано или поздно их настигнет, и не надеяться на то, что их преступления останутся безнаказанными. С точки зрения абстрактной "справедливости" шведское нашествие, национально- освободительная борьба литовского народа (которую по сей день польские историки и широкая публика продолжают называть "изменой", не усвоив уроков прошлого), и даже российская оккупация, закончившаяся разделами Польши: это всё вполне закономерная расплата за козни, ложь, злодеяния и цинизм, установление жесточайшего (сравнимого разве что с реалиями крепостничества в условиях Российской империи) крепостного Рабства; расплата за преступления против литовского, белорусского, русского и украинского народов.

Во время своей поездки по Европе (1642-1648) Богуслав Радзивилл установил тесные личные контакты со многими видными протестантскими лидерами в таких городах, как Пкщтштпутб Гекусреб Париж и Лондонж его связи охватывали таких высоких персон, как принц Вильяма II. В своём донесении в Стокгольм (1645), шведский посол в Варшаве, Аксел Спарр, охарактеризовал Богуслава Радзивилла как прирождённого лидера и человека, созданного для больших дел.

К середине 17 столетия Януш и Богуслав Радзивиллы владели в Литве (в основном в её белорусской части) примерно 50-тью частновладельческими городами, вместе с их пригородами. На территории их владений проживали 30 тысяч семей в 171 имении.

Богатство каждого из кузенов равнялось богатству самого состоятельного из магнатов-католиков - Казимира Леона Сапеги. Богуслав Радзивилл указал в своём завещании, что, в случае его смерти, всё, чем он владеет, переходит к Янушу Радзивиллу. Центром владельческой империи Богуслава Радзивилла было бывшее Слуцкое княжество, с главными городами Слуцком и Копылем. Управляющий князя Богуслава, Ян Сосновский, говорил, что в год его хозяин получает прибыль в 30 тысяч злотых. Этот доход превышал доход короля Польши и Речи Посполитой от литовской части "объединённого государства". Благодаря своим ресурсам, Богуслав и Януш Радзивиллы смогли организовать серьёзное сопротивление польской экспансии.

Ожидаемая новая конфронтация между Польшей и Литвой началась из-за торговли с Ригой и дружеских отношений со Швецией, против чего выступала Польша, навязавшая Литве решение Сейма (1626) о войне со Швецией и запрете на торговлю с Ригой. Вопреки воле короля и желанию польских сенаторов, литовский Сейм заключил в Белдоне своё собственное соглашение о торговле с Ригой и мире со Швецией, отказавшись даже прислать копию подписанного документа "Его Величеству Королю". Зигмунд (Сигизмунд) III написал в раздражении, что этот пакт означает начало вредоносного отделения Литвы от Польши, и нарушение главных принципов власти Сейма (Сената) и короля.

Каштеллян Кракова, Ежи Збарский, в резких выражениях описал заключённое литвинами соглашение, как нарушение Люблинской унии, которая объединила Литву и Польшу в одно государство. Польские сенаторы потребовали от великого канцлера Литовского Льва Сапеги ответа за "присвоение себе власти, которая принадлежит Речи Посполитой" (т.е. лишь от имени Речи Посполитой литовцы имели право заключать договор, а это значит, что без польского согласия ни один договор не мог быть подписан).

Весной 1627 года Кристоф Радзивилл заявил сеймику Новогрудка, что, по его мнению, договор в Белдоне легитимен и правомочен, т.к. заключён в интересах Литвы. Он указал на прецедент, когда Польша заключила подобный договор с Валахией, не посчитав нужным не только проконсультироваться с Литвой, но даже поставить литовцев в известность.

Когда в 1654 году Московия снова напала на Литву, вторглась в Беларусь и на Украину, быстро захватывая большие территории, и при этом Польша практически отказалась предоставить Литве реальную помощь, Януш Радзивилл поручил старосте биржайскому, Кристофу Довгялле Стрылке, начать переговоры с Адольфом Йоганом Пфальцем по поводу шведского протектората.

3 декабря 1654 года в Стокгольме получили первое донесение из Гданьска (Данцига) от Йогана Меера фон Лилиенталя, секретаря шведской торговой палаты (Министерства Торговли), который сообщил о сильном сепаратистском движении в Литве, где знать не хочет больше поддерживать польского короля, и где отделение от Польши уже больше не обсуждается, а обсуждаются только его методы.

30 декабря 1654 года шведский король Карл X Густав поручил генерал-губернатору Ливонии Густаву Хорну внимательно следить за тем, что происходит в Литве, где совершенно разные социальные слои и группы интересантов желали шведского протектората.

23 июля 1655 года в Ригу прибыл Магнус де ла Гардия, который в первом же донесении Пер Брахе сообщал о быстром захвате Динабурга, и о неудачной попытке московских войск овладеть городом. По поручению короля, де ла Гардия посылает белорусских купцов, торговавших в Риге, на переговоры с Радзивиллами, и уже 1 августа 1655 года шлёт донесение королю Карлу X Густаву о том, что "Радзивилл и Сапега" - оба охотно согласились на шведский протекторат.

Однако, де ла Гардия предупредил короля о том, что отправка шведской армии в Литву неизбежно приведёт к войне с Московским государством. Если бы пока не оккупированная Москвой часть Литвы добровольно предалась в руки Швеции, та могла бы начать переговоры с царём, ссылаясь на свободное волеизъявление литовского (литовско- белорусского) народа. 28 июля 1655 года, по получении предложения де ла Гардия, Януш Радзивилл и католический епископ Вильна Ежи Тышкевич ответили согласием.

Дальнейшие события уже описаны нами в других разделах, поэтому остановимся в основном на тех моментах, где важнейшую роль играли Сапеги. Не в последнюю очередь из-за интриг Сапег конфедераты покинули Януша Радзивилла, сильно ослабив его позицию, и почти обессмыслив его поддержку шведами. Под началом Радзивилла осталось всего лишь 2 тысячи 700 солдат.

В конце августа 1655 года Януш Радзивилл выступил с резолюцией, в которой назвал 4 главных врага унии со Швецией: 1) польский король и его двор; 2) предательство воеводы витебского Павла Сапеги, который перешёл на сторону поляков, враждебная Литве позиция брестских евреев-ополченцев, а также фракция Пацев; 3) польские оккупационные войска на територии Великого княжества Литовского; 4) предатели, организовавшие Вирбалисскую конфедерацию.

В наших предыдущих анализах мы уже писали о Бресте как оплоте самой многочисленной, самой влиятельной и богатой еврейской общины ВКЛ, и об особом типе брестских евреев, тайных врагов Литвы и заодно всех других евреев Княжества (в основном - патриотов своего отечества). Брестские евреи были агентами мировой еврейской ортодоксии, иностранных государств (в основном - Лондона, Ватикана и Амстердама) и Польши, и делали всё возможное, чтобы подорвать значение Литвы, Украины и Московии. Ответственность за преступления на Украине в основном несут именно они. Позже евреи из Бреста фактически подменили собой еврейскую супер-элиту Вильно и Ковно, а ещё позже вся верхушка брестского кагала перебралась туда. В период описываемых нами событий брестские евреи сыграли особенно зловещую роль, собирая под свои знамёна всех перебежчиков на сторону Польши.

Сильным ударом для Януша Радзивилла стало нежелание гетмана польного (полевого) Гонсевского, ближайшего друга и соратника князя Януша, подписать унию со Швецией. Воевода Николай Юдицкий также отказался подписать литовско-шведскую унию. Всего 6 литовских сенаторов подписали этот документ: Януш Радзивилл и Парчевский, Евстахий Кердей Радзивонович (каштеллян Жемайтии (Жмуди), Николай Корпф (воевода венденский), Павел Сапега (витебский воевода), который позже нарушил присягу и подпись, переметнувшись на сторону польской монархии, и каштеллян Тарту Вильгельм Хольтшуер.

Проблема с подписями литовских сенаторов под литовско-шведской унией заключалась в том, что большинство, спасаясь от интервенции Московского государства, нашли убежище в Польше или Пруссии, а другие остались в своих имениях, в оккупационной зоне, занятой войсками Московии. Некоторые, как Павел Сапега, бежали в Брест, откуда просили прощения у польского короля и присягали ему на верность. На физическую невозможность собрать в Кейданах подписи всех согласных со шведско-литовской унией литовских сенаторов указывали в донесении Карлу де ла Гардия и Скитт, подчёркивая, что Швеция теперь имеет моральное право на военную защиту Литвы.

Слуцкая шляхта, будучи "запертой" в зоне московской оккупации, также не могла прибыть в Кейданы. Слуцк, "столица" Богуслава Радзивилла, и столица бывшего Слуцкого княжества, оставался под шведским протекторатом ровно 2 года - с августа 1655 по август 1657 - т.е. дольше, чем любая другая часть Литвы. В октябре 1655 года перешедшие на сторону Польши литовские войска потребовали сдать им город, однако, действующий от имени Богуслава Радзивилла комендант Слуцка, Вильям Петерсон, отказался.

Слуцк стал убежищем для всех диссидентов, шотландцев, беженцев со всех концов Великого княжества Литовского (в первую очередь - со всех концов Беларуси), и "анти-брестских" евреев. Постепенно в городе стало слишком тесно для всех, и ситуация сделалась угрожающей. Тогда христиане решили изгнать из города евреев, чтобы "разгрузить" Слуцк, но Богуслав Радзивилл прислал специальный декрет, которым брал евреев под свою защиту, угрожая наказанием каждому, кто бы нанёс физический или материальный ущерб евреям. Поэтому Радзивиллы стремились "задействовать" скопившихся в Слуцке беженцев в качестве военной силы, что помогало разрядить обстановку в городе и, одновременно, служило их военно-политическим целям.

3 декабря 1655 года один из Слуцких отрядов овладел Несвижем - главным родовым имением и центром католической ветви князей Радзивиллов. В Несвижском замке был оставлен гарнизон под началом коменданта Якуба Робака. Что касается второго замка Радзивиллов вблизи Несвижа (Мир), он был взят после почти недельной осады, и его комендантом был назначен Станислав Скарбек. Практически вся территория Новогрудского воеводства оказалась в руках Януша и Богуслава Радзивиллов. Это имело огромное символическое значение, т.к. именно новогрудская земля была колыбелью Литвы и во время формирования Великого княжества Литовского являлась её первой столицей.

Одной из своих пяти главных целей Радзивиллы сделали захват Бреста, что, в принципе, нужно было поставить на первое место, и, возможно, это стало роковой ошибкой.

В августе 1655 года Де ла Гардия объявил, что обещает передать этот очень богатый и важный город, вместе с замком на берегу реки Буг, Богуславу Радзивиллу. Однако, Павел Сапега, который быстро оценил все последствия захвата Радзивиллами Бреста, с его исключительной стратегической и политико-экономической позицией, уже в сентябре 1655 года, не мешкая, ввёл в Брест свои войска - и тем самым предупредил приход сюда Радзивиллов. Чуть позже, в конце октября - начале ноября 1655 года - Януш Радзивил почувствовал первые признаки недомогания: по-видимому, уже тогда он был отравлен смертельным ядом aqua tofana (об этом подробней смотрите ниже). К концу ноября 1655 года Януш Радзивилл был уже почти выведен из игры, обречённый, смертельно больной, самый гениальный полководец своего времени. Зная сегодня ход тогдашних событий, можно с большой долей уверенности сказать, что если бы на месте Сапеги в Бресте оказались Радзивиллы, то они, вместе со шведами, выиграли бы тогдашнюю войну.

Однако у Радзивиллов оставалась надежда на то, что московские войска, быстро продвигавшиеся в сторону Бреста (Москва так же оценила все последствия занятия Бреста Сапегами), приступят к осаде и штурму, и тогда московиты и Сапега блокируют и истощат друг друга. Это, в принципе, и подразумевал Януш Радзивилл в своём письме Де ла Гардии, подчёркивая, что планы Московии овладеть Брестом вполне реальны. Если бы московитам сопутствовала удача, и они бы смогли с ходу овладеть Брестом, не понеся при этом значительных потерь, это разделило бы Великое княжество Литовское на 2 части, и отсекло бы шведское войско в ВКЛ от армии шведского короля Карла X Густава в Польше. В этой ситуации существовал ещё лучший выход, чем взаимное истребление сил Сапеги и Московии: это попытка перетянуть Павла Сапегу на свою сторону, что позволило бы координировать с ним свои действия - и более оперативно действовать против Москвы. Именно этот вариант и стали разрабатывать Януш и Богуслав Радзивиллы.

Они вступили в переписку с Павлом Сапегой, войско которого взяло контроль над Брестом, поделившись своим стратегическим видением и убедив его, что - кроме шведов - ему больше не на кого надеяться, и против Москвы ему в одиночку не устоять. Тогда Сапега отправляет с курьерами 2 письма: одно в Смоленск, для московского царя, а другое Де ла Гардии, для шведского короля: всё ещё не решив, на чью сторону стать. Московиты в то время недооценили позицию Сапеги, т.к. предложили ему меньше, чем шведы, что и решило переход витебского воеводы не на их сторону, что было им объявлено 20 ноября 1655 года, когда он принял шведский протекторат.

Формально имея теперь Сапегу в качестве союзника, Богуслав Радзивилл решил, что теперь настало время занять всё Брестское воеводство. Он попросил Де ла Гардию послать отряд шведской кавалерии численностью в 3-4 сотни уланов, во главе с "умным командиром" в Бельск, чтобы предостеречь Москву от наступления на этом направлении. Князь Богуслав направил послание также ближайшему к Бресту военному командованию московитов, в котором сообщалось, что брестские мещане и шляхта теперь подданные шведского короля, и потребовал полного вывода московских войск из брестского воеводства.

Выше мы писали о том, что родовое имение Богуслава Радзивилла Слуцк (который ему достался после Олельковичей) стало убежищем для беженцев со всех концов Княжества. В воеводстве брестском таким же убежищем стало принадлежавшее Радзивиллам местечко Селец, об особой защите которого Богуслав Радзивилл просил шведского короля.

Согласно настояниям Радзивилла, шведский король Карл X Густав 29 января 1656 года отправил послание московскому царю Алексею Михайловичу, в котором сообщал, что Брест теперь принадлежит Швеции, и выразил протест против отправки царём воеводы Андрея Урусова для взятия Бреста, и, после неудачи Урусова, разрешения войскам грабить и разорять земли недалеко от города, что нанесло большой ущерб.

Как только брестские евреи (которые узнали об этом раньше кого-либо ещё) донесли Павлу Сапеге о том, что Ян Казимир тайно обсуждает с московским царём Алексеем возможность подписания пакта о совместных военных действиях Польши и Москвы против шведов, Сапега тут же (в начале 1656 года) переметнулся на сторону польского короля. Тем самым Брест вновь оказался на стороне врагов Радзивиллов и шведов. Надо заметить, что Радвизиллы никогда не имели в Бресте большого влияния, так как никогда не поддерживали тесных контактов с евреями, и даже если такие связи имели место, Радзивиллы предпочитали брестским евреям "своих", "литовских": полоцких, виленских, новогрудских, пинских, слуцких и прочих. Зато большого влияния в Бресте добились соперники Радзивиллов: Гаштольды, Пацы, Воловичи, Сапеги, и прочие. В 1650-е годы именно Сапеги практически диктовали свою волю брестским соймам. У Сапег установилось также полное взаимопонимание с евреями, которые получили от них невиданные привилегии и права.

Зато Радзивиллов могла поддержать какая-то часть местной шляхты, недовольной "ожидовлением" города при Сапегах. Особенным недовольством отличалась среда протестантской шляхты, по вполне понятным причинам. В Брестском воеводстве Радзивиллов поддерживали такие протестантские династии, как сторонники арийства Греки (с имением в Добрынке), Кохлевские (Нужек), да и собственные владения Радзивиллов Селец и Старое Село были не так далеко от Бреста. Сторонником Радзивиллов был Владислав Лещинский, подкоморий брестский. Поддерживало их и лютеранское поселение Нейдорф.

Однако, для того, чтобы организовать в Бресте внутренний переворот - и выгнать Павла Сапегу из города, - у Радзивиллов не было достаточно надёжной опоры, и потому Богуслав Радзивилл решился на штурм, т.к. без овладения Брестом вся антипольская шведско-литовская военная компания могла захлебнуться. В поддержку Радзивиллам в конце февраля 1656 года командующий шведскими войсками в Мазовии генерал Адольф Йоган ав Пфальц направил полковника Фабиана Беренса и его военный контингент (включавший 12 кавалерийских рот и 6 полков драгун), который передал под начало Богуслава. Соединившись в Тыкотине, это войско направилось к Бресту, 3 апреля 1656 года разбив посланный им навстречу Павлом Сапегой отряд под началом Самюэля Лукомского и заняв Каменец, потом Высокое и Войчин, уже совсем рядом с Брестом. Это наступление Богуслав Радзивилл провёл блестяще, как не смог бы его провести ни один другой полководец его времени, кроме Януша Радзивилла (погибшего от яда). Попутно ему удалось захватить в плен воеводу брестского Максимилиана Бжозовского, а также Павла Горбовского-Заранека, и многих других подручных Павла Сапеги.

Один из своих батальонов Богуслав Радзивилл послал в Селец, чтобы в этой усадьбе (на кладбище местной протестантской церкви) тайно предать земле тело Януша Радзивилла. Богуславу Радзивиллу не терпелось атаковать Брест, несмотря на то, что это была одна из наиболее укреплённый крепостей своего времени с исключительно сильным гарнизоном. И, нам кажется, князь Богуслав овладел бы Брестом, если бы не старался - в отличие от других полководцев - избежать кровопролития, и не склонился бы к политическому решению. Он обратился с воззванием к брестской шляхте, гарантируя неприкосновенность тем, кто сложит оружие и откроет ворота города. Он также писал, что те, что встали под хоругви Павла Сапеги, ошиблись, т.к. приняли сторону "слабых конфедератов". Он угрожал в этом воззвании сильной и многочисленной шведской армией, которая, якобы, должна вот-вот подойти, и уже, мол, переправилась через Буг, хотя всё это было ложью. Поэтому, убеждал он брестскую шляхту, было бы лучше сдаться ему, литвину, чем шведскому генералу.

Богуслав Радзивилл вряд ли понимал ту роль, какую в Бресте играют евреи, и вряд ли представлял себе, что без их согласия брестская шляхта ворота города не откроет. И действительно, из Бреста пришёл ответ, в котором заявлялось, что войско Радзивилла - это и есть вражеская армия, и что для защитников Бреста "большая честь отдать жизнь во имя Нашего Бога, короля Польши, и за свободу". Брестская знать также заявила, что католический город никогда не подчинится протестантам. Тем временем благоприятный для штурма города момент был упущен, соотношение сил снова изменилось, и Богуславу Радзивиллу не оставалось ничего иного, как отступить от Бреста на Подляшье, в то время как посланные Павлом Сапегой отряды Самюэля Оскерки вытеснили гарнизоны Радзивилла из Несвижа и Мира.

8 мая 1656 года тот же Оскерка, отряд которого получил поддержку польских ополчений из Мазовии и Подляшья, окружил Тыкотин, но 8 июля 1656 года, при поддержке шведского командира Роберга Дугласа, Богуслав Радзивилл разбил Оскерку наголову - тем самым кончив осаду.

Заняв центральную часть Польши, анти-польские литвины и шведы устремились в Литву, в то время как Карл X Густав сделал протестантский город Выгрыв на Подляшье своей основной базой, где войска союзников были усилены шведской армией генерала Якоба Казимира Де ла Гардия и 3-х тысячным прусским корпусом под началом Георга фон Вальдека, и тогда пришли известия о переправе польско-литовских сил через Буг и об их приближении к Бресту. Союзники решили нагнать их и смешать их планы. При этом они не потеряли надежду уничтожить или рассеять 12-тысячный корпус гетманов Павла Сапеги и Станислава Потоцкого, тем более, что в Бресте они должны были соединиться с армией Винцентия Гонсевского. Приближение шведов и в самом деле смешало эти планы. Литовские отряды перешли от Бреста в Слоним, а Павел Сапега сконцентрировал все свои силы в Бресте. 27 января 1657 года его войска заняли удерживаемый шведами Тыкотин, уничтожив практически весь сопротивлявшийся гарнизон, и оба командира - шведский барон Дитрик фон Розен, и литвин Йоган Оттенхаузен - были убиты.

Несмотря на эту победу и вдохновившую поляков победу под Ченстоховой, продолжающееся наступление Московии, потеря громадных доходов от оккупированных земель и торговли, и шведская оккупация всё ещё поддерживали пораженческие настроения, и ни один исконно польский город не устоял. Как ни странно, только два города на периферии польской империи - Гданьск, или Данциг, захваченный у немцев, и Львов, отнятый у Литвы - так и не были взяты шведами.

Шведы захватили одну из двух польских столиц - Варшаву - а к лету и вторую: Краков. Но уже в июле 1657 года окружённый шведский гарнизон Кракова вынужден был капитулировать. А в феврале 1657 года (по июль) в южную Польшу вторгся трансильванский (румыно-венгерский) князь Георг Ракози. Важной победой шведов была победа над союзником поляков - Саксанско-Бранденбургским княжеством (ещё до 1657 года), которое после этого стало воевать на стороне шведов.

Австрийская империя, известная ещё и как Священная Римская империя (не-государство), где важнейшим элементом было папское правления, наряду с австрийскими монархами, хотя формально не принимала участия в этой страшной войне, фактически участвовала в ней - как помощью разным сторонам конфликта и политико-дипломатическими усилиями, цель которых состояла в ослаблении всех соперников Австрии, так и попытками убедить московского царя, Бранденбург и татар (что увенчалось успехом) вступить в войну. Вступление в войну татар было неприятной неожиданностью для шведов - и во многом ослабило их позиции.

Тем временем трансильванский князь Ракоши овладел Брестом, где начался террор против местной шляхты, евреев и особенно сторонников Павла Сапеги. Венгры разрушили и сожгли несколько имений Сапеги; к примеру, усадьбу Сапеги в Боках они просто сравняли с землёй, и обезглавили тут 10 шляхтичей.

То же самое происходило везде, где венгры добились успеха. Шведы и шотландские наёмники также участвовали в разорении и ограблении имений Сапег (не только Павла Сапеги, но и его родственников), и, в частности, полностью разорили главное родовое гнездо Сапег в Кодене, возле Бреста, Дрогичин, и другие владения рода. Однако, шведское командование, и особенно Ян Казимир и Магнус Де ла Гардия, не говоря уже о самом шведском короле Карле X Густаве, приложили все возможные в условиях военного времени усилия, чтобы прекратить грабежи и мародёрство со стороны своих солдат. Ни одна страна и ни одно государство не приложили для этого столько усилий. Кроме шведов, только Москва пыталась уменьшить "неуставное" поведение своих солдат, и даже организовала с этой целью специальные трибуналы, и поставила стрелецкие "заслоны". Однако, жестокость и террор исходили не только от "неорганизованной" солдатни, но и от самих московских властей, которые на занятых территориях практиковали казни, конфискацию имущества и угоняли тысячи людей на чужбину (в Московское государство).

Во время войн этого периода Литва и Польша потеряли треть своего населения: для сравнения - больше, чем во время Второй Мировой войны!

Хотя бесконечная война и военный режим уменьшили поддержку шведов на территории ВКЛ, шведы всё ещё имели на удивление много сторонников, и литвины даже в конце 1657 года переходили на их сторону.

Тем временем польский король Ян Казимир продолжал свою политику конфискаций имущества "предателей", и передачи имений "изменников родины" тем, кто сохранил верность Польше и её королю.

Несмотря на отдельные элементы религиозной войны, внутреннее расслоение в Литве на сторонников Польши и сторонников Швеции не вполне соответствовало противостоянию католиков лютеранам и православным. С точки зрения роли внешних сил - Польши, Венгрии, татар, Швеции или Московии - это безусловно была часть общеевропейской религиозной войны. Однако, тот элемент гражданской войны, который касается только Литвы, не располагается вдоль оси религиозного конфликта. Например, король Ян Казимир наградил униата Яна Иеронима Жабу за отказ сотрудничать с интервентами. Жаба бежал под защиту Павла Сапеги. Среди тех, кому король передал имущество "изменников", были и православные.

Там временем Карл собирался послать несколько шведских полков и запорожских казаков из брестского воеводства в Княжескую Пруссию (которой владела Литва), чтобы убедить Фридриха Вильгельма оставаться союзником шведско- казацкого альянса. Конечное поражение анти-польских сил (в первую очередь - шведов) отчасти было обусловлено запутанной и неясной политической ситуацией, а также отсутствием чёткого плана действий. В военном отношении шведская тактика и стратегия не были достаточно хорошо изучены странами региона - и застали их врасплох. Отсутствие хорошо разработанной и последовательной политической доктрины не позволило шведам закрепить свой военный успех.

Поэтому не отряды, сформированные из сторонников Польши, под началом Павла Сапеги, воеводы витебского, и не московское войско, и не силы польского ополчения привели шведов к поражению*.

Обеспокоенные отсутствием политической стратегии, Януш Радзивилл, Де ла Гардия, и Скитт встретились 25 октября 1655 года в городке Вельюна, на берегу реки Неман. Не имея никаких инструкций от шведского короля Карла X, они выработали свою собственную стратегию. План их действий состоял из нескольких пунктов:

1) Лишить всех полномочий гетмана польного (полевого) Литовского Винцента Гонсевского - и продолжать удерживать его под арестом;

2) отряд Януша Радзивилла (который был тогда ещё жив) численностью в 2 тысячи солдат будет (был) направлен в сторону границы между Литвой и Польшей, для контроля над Подляшьем, а также с целью привлечения на свою сторону сторонников Павла Сапеги и победы над Вирбальскими конфедератами;

30 октября 1655 года 7-тысячный шведский военный контингент под командованием Де ла Гардии переправился через Неман в районе Вельюны: так началась польская компания.

С 1 по 15 ноября 1655 года шведское войско проходило через северо-западные районы Литвы. В Ковно (Каунасе) стояли московские оккупационные войска, которые внимательно наблюдали за шведами, готовые атаковать. Около 7 с половиной тысяч шведских солдат в это время продолжали оставаться в Литве. Вице-король Бенгт Скитт, и генерал Генрик Турн были назначены губернаторами Литвы.

10 ноября 1655 года король Карл X Густав назначил Маршала Левенхаупта командующим всеми военными силами в Великом княжестве Литовском. В это время в Бресте, этом самом реакционном, двуличном и лживом городе Княжества, которому в то время ни в чём нельзя было верить, собрались все предатели Литвы, перебежчики на сторону Польши. 3 октября 1655 года верные польскому королю сенаторы и воеводы пришли на встречу с Павлом Сапегой. Это были: воевода трокский Николай Пац, воевода новогрудский Пётр Влашевич, маршалок Литовский Кристоф Завиша, воевода мстиславский Ежи Друцкий-Горский, воевода смоленский Филипп Обухович. С ними были их военные отряды и народное ополчение. 27 октября 1655 года они обратились с официальным воззванием к литовской шляхте и потребовали прибыть на Сейм для обсуждения будущего Республики (Речи Посполитой).

Однако в конце ноября 1655 года Павел Сапега решил вторично перейти на сторону шведов. В своём послании, направленном Де ла Гардии, Сапега писал, что он, вместе со своим войском, и вся брестская шляхта, а также вся шляхта, собравшаяся в Бресте, готова принять послов шведского короля для обсуждения условий перехода на шведскую сторону. Чтобы поднять свой вес в шведских глазах, Сапега подчеркнул, что это именно он и его войско разбили огромную армию Москвы под Брестом, возле Скоков. Сапега писал, что на сеймике в Бресте шляхта решила принять шведский протекторат - и направила от имени армии и шляхты посла к шведскому королю Карлу X Густаву.

Вскоре начались переговоры между послом Сапеги, Константином (Константом) Котовским - и послом Богуслава Радзивилла Бенедиктом Ольшевским, а через неделю Котовский удостоился аудиенции шведского короля Карла X Густава, во время которой Карл согласился взять Брестское воеводство под шведский протекторат.

Уже 20 ноября 1655 шведский эскадрон под началом корнета Вилке, посетил Брест - и доставил два послания от Карла X Густава Сапеге, в которых король гарантировал свою защиту. Посол в Швецию, староста слонимский Ян Фредерик Сапега, прибыл в Брест, намереваясь сообщить Андрею Урусову, командующему московской армией в Полесье, о переходе Бреста под шведский протекторат.

Павел Сапега назначил конкретную цену за свой переход на сторону шведов: он потребовал себе самое большое и богатое королевское имение в зоне, оккупированной шведами - Шауляй, который уже был отдан Богуславу Радзивиллу для компенсации его расходов по ведению вооружённой борьбы против Польши.

В своём малоизвестном послании шведскому королю Богуслав Радзивилл указывал на крайнюю ненадёжность Сапеги, под началом которого нельзя оставлять перешедшие на сторону Швеции силы. В свою очередь, Януш Радзивилл, в своём малоизвестном письме Де ла Гардии от 4 декабря 1655 года, подчёркивал, что это не сам Павел Сапега, а его подчинённые решили - сами за себя - перейти на сторону шведского короля, и Сапеге просто не было куда деваться; и что для завоевания доверия шведской стороны Павел Сапега должен открыто выступить против Москвы и Польши, чего он пока не сделал. Януш Радзивилл продолжал настаивать, что именно он - как главнокомандующий войском Литовским (гетман великий Литовский) должен получить военный контингент Сапеги под своё начало.

Последнее из писем Януша Радзивилла, адресованное Де ла Гардии и отправленное из Подляшья, датировано 26-м декабря 1655 года. В этом письме легендарный гетман ссылался на то, что, если бы не его пошатнувшееся здоровье, он бы лично занялся проблемой недостаточно активного участия литовских магнатов в подписании литовско-шведской унии, и решил бы её.

В ночь с 30 на 31 декабря Януш Радзивилл неожиданно скончался в своём замке в Тыкотине. Симптомы, сопровождавшие его смерть, были совершенно незнакомы врачам, как и странное недомогание, от которого князь Януш страдал в течение примерно 2-х месяцев перед смертью. Его соратники сразу же заявили, что Януша Радзивилла отравили иезуиты. Видный протестант из Минска, Ян Цедровский, который укрылся от преследований на территории шведского протектората, в своём дневнике написал, что Януш Радзивилл был "определённо отравлен".

Кароль Понятовский, гродненский Фармацевт (аптекарь), нашедший убежище в Слуцке, который по каким-то делам побывал в Тикотине в начале января 1655 года, написал более определённо: Януш Радзивилл был "отравлен ядом аква тофана".

Этот яд, который в своих разных ипостасях, а также в смешении с другими ядами даёт очень разные симптомы, был использован (как считают специалисты по этому вопросу) для убийства (или попытки убийства) ряда известных личностей: Барбары Радзивилл (по приказу польской королевы итальянского происхождения Боны Сфорцы: см. наш очерк о Барбаре Радзивилл), царевича Дмитрия, царя Бориса Годунова, ротмистра Александра Лисовского, гетмана Яна-Павла Сапеги, гетмана Януша Радзивилла, чешско- австрийского гетмана Артура Валленштейна (до того, как клинок убийцы настиг великого полководца, тот уже был отравлен), великого австрийского композитора Моцарта, Наполеона - и многих других. Нападение из-за угла, нож в спину и яд: самые подлые, самые коварные и позорные приёмы, которые немало способствовали не очень высокой репутации поляков и евреев.

Но вся ли вина за них лежит на поляках? Убийства с помощью яда самых разных людей в самых разных концах Европы, но очень похожим способом и с очень подобными целями, указывает на одного и того же заказчика этих убийств. Как говорится, все дороги ведут в Рим. И действительно, пусть с ведома поляков, но не их руками и не по их инициативе так часто использовался этот гнусный метод избавления от соперников, конкурентов и врагов. За этими преступлениями стояла гораздо более страшная сила: Ватикан и еврейская религиозно-финансовая верхушка.

Что касается возмездия, то и добрые дела не остаются безнаказанными, разница только в личном выборе. Пусть наивных утешает то, что злые дела обязательно будут отмщены. А печальные итоги поражения литовского национально-освободительного движения во время так называемого "Потопа" (шведской интервенции и перехода элиты Великого княжества Литовского на сторону шведов): никто не виноват (кроме них самих) в том, что среди вождей литвинского народа не было согласия. Из-за соперничества, зависти, гипертрофированных амбиций, вражды и жадности Пацы, Сапеги, Гонсевские, Радзивиллы, Моссальские, Огинские, Полубенские и другие "не сварили вместе каши". В результате никакой широкой коалиции, которая могла бы помочь шведам в борьбе с Польшей за Литву, не получилось, и бесконечные дальнейшие трагедии литовского и белорусского народов берут начало из этого поражения.

Поэтому ничего удивительного нет в том, что польский король Ян Казимир элементарно перекупил Павла Сапегу, тем самым снова переманив его на свою сторону. Получив в конце января 1656 года высшие государственные должности Великого княжества Литовского - виленского воеводы и великого гетмана, Павел Сапега снова перешёл на сторону польского короля - вместе со своим войском. Именно об этом и предупреждали шведов Януш и Богуслав Радзивиллы, которых те фактически предали. В апреле 1656 года Винцентий Гонсевский бежал из-под шведского ареста - и тоже присоединился к верным польскому королю офицерам.

Что касается шведов, то они допустили крайне нелепые, и, в то же время, крайне серьёзные ошибки именно в политической, а не в военной сфере, которые и привели к поражению. Но это как раз и свидетельствует об их меньшей лживости, испорченности, изворотливости, об отсутствии развитого лицемерия, интриганства и цинизма.

Когда Шведский Совет 21 июня 1656 года обсуждал причины перехода сначала желавших унии со шведами воевод и сановников ВКЛ, было сказано, что этот вопрос уже обсуждался Советом Риги, и что резюме этого обсуждения было направлено верховным шведским властям. Там говорилось об ошибках шведских офицеров, которые сначала рассеяли своё войско по всей стране, по принципу "иди туда, где больше еды", а во-вторых, они не смогли заставить своих солдат подчиниться приказам и прекратить грабежи населения.

Де ла Гардия частично взял на себя вину за то, что недостаточно внимательно прислушивался к справедливым, как он их назвал, жалобам населения Литвы. Но, с другой стороны, он обвинил командиров в том, что они растянули и рассеяли солдат по всей стране без его ведома. С другой стороны, Де ла Гардия заявил, что офицеры в принципе не игнорировали жалоб населения, а, наоборот, часто прислушивались к ним, но война есть война (подразумевалось), и за всем не уследишь.

Виснер выдвинул гипотезу, что сам гетман Павел Сапега и не думал переходить на сторону поляков, но его собственные офицеры начали мятеж. Так, первые ростки измены шведам прослеживаются тогда, когда Сапега ещё ничем не проявил своего намерения переметнуться на сторону поляков, и, возможно, об этом тогда ещё действительно не думал.

"Ярмарка тщеславия" и соревнование амбиций ведь имели место не только в магнатской среде, но и между магнатами и рядовой шляхтой, ненавидевшей магнатов. Не исключено, что именно поэтому шляхта и перешла сначала на сторону шведов, чтобы "подставить" Павла Сапегу. Ведь ожесточённая гражданская война между Сапегами и шляхтой ещё не была забыта. В этом свете прокламация, написанная ротмистром Яном Лисовским 26 апреля 1656 года в Вирбалай, возле Скуодов, могла рассматриваться как сигнал к новой войне против Сапег, под предлогом борьбы с ними как с изменниками.

В своей листовке Лисовский призывал жемайтов направить оружие против шведов. Позже Лисовский был вознаграждён за это королём Яном Казимиром назначением на пост епископа Смоленского. Для борьбы со шведами Ян Казимир потребовал от Павла Сапеги начать рекрутский набор жемайтов.

Первым лидером конфедерации был отнюдь не Сапега, а его ротмистр Александр Юдицкий, который демонстративно отказался подписать унию со Швецией, и за это был арестован Янушем Радзивиллом, но по неизвестным соображениям Скитт освободил его. Юдицкий позже также был позже вознаграждён по решению польского Сейма 1659 года. Кроме Юдицкого, на самом раннем этапе упоминаются ещё 4 лидера: Кристоф Жидовский, Самюэль Левинштейн, Самюэль Юшкевич и Йероним Криспин Киршенштейн. Именно Киршенштейн, известный ещё под именем Абрама Киршенштейна, считался главным организатором анти-шведского ополчения ("партизанского движения") на территории Литвы. Именно Киршенштейна, который занимал должность судебного исполнителя в Пейжарисе, называет главным руководителем антишведского движения и сам Де ла Гардия.

Фанатичный католик, по некоторым сведениям - сын обратившегося в христианство еврея из Бреста - Киршенштейн отказался подписать литовско-шведскую унию, и бежал со всей своей семьёй в Кёнигсберг. Де ла Гардия называет этого человека "Crispin".

После соглашения, подписанного 17 января 1656 года между Швецией и княжеством Бранденбург-Пруссия, всех беженцев из Литвы стали заставлять подписать унию. Киршенштейн снова отказался присягнуть шведскому королю, и бежал в Жемайтию. Все его пожитки были конфискованы поддерживавшей Швецию литовской комиссией в Пруссии.

Позже, как и другие, Киршенштейн был вознаграждён королём Яном Казимиром каменными домами в Каунасе, которые принадлежали местным лютеранам, и были конфискованы в его пользу. Позже Абрам Киршенштейн получил должность маршалка Ковно, а ещё позже, до самой смерти (после 1681 года; скончался в возрасте почти 86 лет) оставался на должности подскарбия великого Литовского, и практически контролировал все вопросы литовской казны.

Решающую роль, однако, сыграло вторжение Москвы, без которого анти-шведское движение в Литве никогда не добилось бы успеха. Вторгшись в Ливонию, Московия 22 августа 1656 года начала осаду Риги. Вступив в прямую военную конфронтацию со шведами, Москва одновременно старательно избегала каких бы то ни было стычек с поляками и литвинами, оставив их в покое. Иными словами, с августа Москва фактически начала войну против шведов на стороне Речи Посполитой. Эта позиция была закреплена в военном пакте о взаимной борьбе со шведами от 3 ноября 1656 года между Московским государством и Речью Посполитой. Согласно этому договору, Москва предоставляла войску Литовскому свободный проход по своей оккупированной зоне для военных действий против шведов.

23 мая 1656 года вышеупомянутый Александр Юдицкий огласил Акт Конфедерации, т.е. вооружённого сопротивления шведам, который, по словам Юдицкого, он обнародовал от имени короля Яна Казимира и гетмана великого Литовского Павла Сапеги. Юдицкий объявил, что все, кто не прибудет на сборный пункт в Йошвайнай и кто не умрёт за Святую Католическую Церковь и за Республику, будут считаться предателями и врагами Отечества.

Как только Павел Сапега узнал, что шведские войска покинули Жемайтию, он стал делить её территорию между своими вассалами (офицерами). Но уже к осени 1656 года на этой почве начались серьёзные конфликты, т.к. дошло до вооружённых стычек между 2-мя главными литовскими военными контингентами, одним из которых командовал Павел Сапега, а другим Винцентий Гонсевский. Формально конфликт разгорелся из-за спора о распределении провизии. Сапега контролировал главную "еврейскую кузницу" Великого княжества Литовского - город Брест: самый богатый город Княжества, где у евреев - банкиров, мытарей и ростовщиков - было столько денег и золота, сколько не было у короля, Радзивиллов и Сапег, вместе взятых.

Со своей стороны, у войска Гонсевского вообще не было никакой своей территории, и неоткуда было получать ни саму провизию, ни деньги на её приобретение. Более того, Павел Сапега вообще освободил город Брест, и - отдельным особым указом - его еврейскую общину - от каких-либо контрибуций в пользу войска, а продукты, одежду и фураж выбивал из жителей соседних с Брестом областей, чем вызвал неподдельное возмущение Гонсевского. С целью предупредить конфликт, король Ян Казимир попытался сам поддержать Гонсевского "материальной частью", но это было "против правил", т.к. находилось в юрисдикции гетмана Павла Сапеги.

21 июня 1656 года Сапега издал декрет, предупреждающий знать Жемайтии, что никто не имеет права снабжать провизией ратников Гонсевского, и приказал шляхте не подчиняться приказам последнего. В сентябре 1656 года Павел Сапега направил в Жемайтию несколько более жёстких указов, в которых угрожал тем, кто снабжает войско Гонсевского едой и одеждой, а также приказал подчиняться приказам об обложении данью в пользу его собственной армии. Контрибуции в пользу Сапеги были настолько грабительскими, что возмутили население, тем более, что Сапега освободил от всех контрибуций намного более богатые города и веси. Тогда Гонсевский публично огласил, что он объявляет себя гетманом короля, и со своим войском прибывает в Жемайтию. Сапега, со своей стороны, огласил новый указ, в котором лишает Гонсевского какой-либо власти, и приказал арестовать офицеров Гонсевского, которых подверг жестоким пыткам и казням.

7 ноября 1656 Гонсевский сам прибыл в Вирбалис, а 30 ноября того же года организовал заседание Сейма Жемайтии в Расейняе, на котором не было достигнуто никакого соглашения. Крестьяне начали бунтовать, и широкое восстание вот-вот могло вспыхнуть в Жемайтии. Военные действия между верными Сапеге войсками - и отрядами Гонсевского тоже вот-вот грозили начаться.

В тот момент новое шведское вторжение могло бы иметь полный успех. Однако, связанная по рукам войной с Москвой, Швеция не имела такой возможности. Это и предрешило успех анти-шведской компании.

В конце декабря 1656 года 2-тысячный отряд Гонсевского осадил Биржи, где находился гарнизон в составе 190 шведов, 200 солдат Радзивиллов, и 200 курляндских наёмников. Помощь из Риги, которая сама находилась в тяжёлом положении, так и не прибыла, литвины и немцы бежали в самом начале осады. 24 января 1657 года крепость Биржи капитулировала. Шведов отпустили в Ригу, вместе с их оружием и 8-ю пушками. Так территория Литвы была полностью освобождена от шведских войск. Но это произошло отнюдь не благодаря сопротивлению жемайтов, как любят это представлять польские риторики, но только за счёт действий московских войск против шведов. Наоборот, большинство не только жемайтийских, но литовских шляхтичей в целом перешли на сторону Швеции - и даже воевали в рядах шведского войска. Например, Вильгельм Корф и Эрнст Ян Корф, приведшие в шведский лагерь литовскую кавалерию, Николай Высоцкий, один из лидеров жемайтийских протестантов, его двоюродные братья Йоган и Людвиг Высоцкие-Хохмут, которые служили в шведской армии. Позже Высоцкие стали шведскими дворянами.

Сам король Ян Казимир, тот же Шемет, тот же Павел Сапега, и другие высокие представители элиты Речи Посполитой признали, что необычайно большое число жемайтов воевали на стороне шведов против польского короля. Среди них были не только протестанты, но и католики. Активно сражался в рядах шведской армии против ополчения Юдицкого литовский офицер Готхард фон Будденброк, немец-лютеранин. Он был близок с Янушем Радзивиллом. Подчинённые Павла Сапеги назвали Будденброка "очевидным предателем".

Для современной историографии представляется совершенно очевидным (об этом знал в своё время и король Ян Казимир), что мотивацией "ополченческого" движения против шведов были отнюдь не такие абстрактные мотивации, как верность королю, патриотизм, убеждённость в несправедливости шведского вторжения, или в том, что уния со Швецией - это плохо для Литвы, но исключительно жадность и желание завладеть собственностью перешедших на сторону Швеции дворян. Беззастенчивые прошения к королю от "ополченцев" по поводу передачи им недвижимости, имений и другой собственности "предателей" поступали иногда ещё до того, как тот или иной из них вступал в ополчение. Многие из этих "прошений" фактически не "просят", а требуют. И даже более того: "ополченцы" не стали дожидаться, пока король ответит на их прошения, но сами конфисковывали в свою пользу или грабили имения "предателей", не дожидаясь ответа.

В отличие от других исследователей этой проблемы, которые представляют (притянув за уши) это "гражданское расслоение" литвинов-дворян на большинство, перешедшее на сторону Швеции, и меньшинство, оставшееся с Польшей (или - чаще - переметнувшееся снова на сторону польского короля уже после того, как они переметнулись на сторону шведов), как войну между протестантами и католиками (о православных они чаще вообще "забывают"), мы рассматриваем его как расслоение по личностно-духовному типу, при котором все, не развращённые и не коррумпированные Польшей патриоты Литвы, оказались со Швецией - либо: и не со Швецией, и не с Польшей, и не с Московией.

Ведь на сторону Польши перешло немало протестантов, а на стороне Швеции сражалось немало католиков. Главное, что объединяло сторонников Швеции - это не религия, но отвращение к лжи, цинизму, стяжательству, к полному отсутствию принципов, к вечным судебным тяжбам за имущество между близкими родственниками, к бездуховности и продажности, какие представляли "польский тип". Если "польский тип" - это Павел Сапега, то "литовский тип" - это Ян-Пётр Сапега (участник событий "великой смуты"); а Лев Иванович Сапега - "промежуточный"; если Радзивилл "Пане Коханку" или Радзивилл Рыбонька - это "польский тип", то Януш и Богуслав Радзивиллы - это "литовский тип".

Наше заключение отнюдь не означает, что мы считаем поляков того времени сплошь продажными и бездуховными стяжателями, для которых набить кошелёк и (или) захватить чужое добро гораздо важнее судьбы своего Отечества, народа, духовных истин и ценностей. При всех неблаговидных делах, которые Польша вершила против Великого княжества Литовского, надо помнить о том, что любое государство и любой народ - стадо хищников, которые рвут на части любую добычу, стоит только дотянуться до неё клыкам и когтям. Если в своём воображении мы нарисуем себе на месте Польши Московское государство, Австрию, Венгрию, Францию или Турцию (каждую из этих держав более сильным членом унии): следовало бы ожидать намного более высокого уровня насилия, крови, да и более скорого поглощения ВКЛ.

Кроме того, поляки сумели сохранить своё древнее государство (Польша - ровесница Киевской Руси! - так же, как и Древняя Русь, основанное смешанными, славяно-балто-шведскими дружинами вольных балтийских городов (варягами), создали свою неповторимую, богатую и развитую культуру, - и одна из причин (пусть и не главная) ассимиляции, полонизации ВКЛ: притягательность польской культуры.

Однако такой образ мышления и приоритетов насаждался в Польше сверху, и преобладал если не среди магнатов, то среди лидеров рядовой шляхты, тогда как в Литве подобный тип преобладал в основном среди самого нижнего слоя чиновничества, "сидевшего" на таких должностях, как мелкий судебный пристав, каштелян (кастелян) заштатного городка, староста где-нибудь в глухомани, войт, второстепенный писарь, княжеский дворянин, и т.п.

О грабеже своего имущества и лютеранских церквей сторонниками короля Яна Казимира писал Вильям Корф в одном из своих писем Богуславу Радзивиллу. Как ни странно, лучшим доказательством искусственного, привнесённого извне, не вызванного никакими внутренними причинами и мотивами характера "ополченческой" борьбы против шведов служит полное отсутствие в этот период каких-либо подобных выступлений против московской оккупации, несмотря на то, что Московия действовала куда агрессивней шведов, и её оккупация сопровождалась намного более широким насилием, грабежами и репрессиями.

В своём письме Павлу Сапеге от 16 декабря 1655 года московский царь Алексей Михайлович писал, что Бог передал почти всю Литву - вместе с её столицей Вильно - в руки московитов "из-за ваших злодейских поступков" (явно имея в виду репрессии против православного населения и православных церквей и монастырей, насаждение силой католицизма и униатства), а также впервые назвал не католическую часть Великого княжества Литовского отдельным термином "Беларусь". Патриарх Никон не зря издал постановление, в котором называл боевые действия в Литве войной против тех, кто пошёл войной на православие, и, главным образом, противодействием униатам.

Практически никто из исследователей этой проблемы не обратил внимание на то, что поляки не только отняли у Литвы её огромную часть, которая сегодня называется "Украина", разделив тем самым литвинский народ на две части и вызвав этническую катастрофу, но что они же (сначала силой насадив в Литве католицизм и наводнив её (особенно её северо-западную часть) иезуитами, и другими папскими религиозными орденами, спровоцировав религиозную войну в Литве и став во время её апогея на сторону католиков) раскололи уже оставшуюся часть Литвы на 2 следующие части: Лиетуву (Жемайтию с Аукшяйтией) и Беларусь, спровоцировав дальнейшее разделение некогда единого литвинского народа.

Таким образом, сделал это отнюдь не московский царь, который всего лишь признал - теперь de jure существовавшие уже de facto реалии.

8 сентября 1655 года польский король Ян Казимир принял посольство командиров литовского войска, возглавлявшееся Самюэлем Кмитичем, которое сообщило об измене, по главе которой стояли Януш и Богуслав Радзивиллы. Польский король, воспользовавшись своим титулом великого князя литовского, издал указ, согласно которому за проведение сепаратистских акций он передавал фантастически огромные владения Радзивиллов, и всё их состояние в руки сохранивших ему верность офицеров. С правовой точки зрения, это было грубым нарушением Статута Литовского, и об этом все знали.

Чтобы перетянуть на свою сторону Павла Сапегу, который метался от Яна Казимира к шведскому королю Карлу X Густаву, от него - назад к польскому королю, и в то же самое время заигрывал с Московским царём, обещая тому перейти к нему на службу, Ян Казимир не только дал Сапеге самые высокие должности в ВКЛ, но и некоторые, конфискованные у "предателей", имения.

Силовое насаждение католицизма в Смоленске привело к устойчивой ненависти к полякам, где сам этноним "поляк" вызывает отрицательную коннотацию по сей день. На место униатского епископа Андрея Злотого патриарх Никон номинировал православного епископа Филарета, а Злоты бежал в Пинск, где в тот момент находился Павел Сапега, радушно принявший его. Таким образом, Смоленск, силой отделённый от Московской Патриархии, а затем насильно окатоличенный город, вернулся к своей исконной православной вере. Со своей стороны, Москва, так же, как и Польша, сопровождала свои действия волной насилия. Тысячи униатов и униатских церковников были убиты, а другие бежали в Польшу, Пруссию, и в другие земли.

Показательно то, что репутация поляков и Польши, и поддерживавшей её части литовской шляхты была в то время такой низкой, что даже униаты не хотели с ними больше иметь дела. Так, в конце 1655 года униатский архиепископ Литвы, Габриэль Коленда, перешёл на сторону Швеции. Униатский архимандрит мстиславский, Павел Корсак, бежал в Пруссию, где также присягнул на верность шведскому королю. Одним из свидетельств притеснений Польшей православия в Беларуси является нежелание польского короля номинировать нового православного епископа после смерти (1653) митрополита Йозефа Горбацкого.

В связи с этим, 13 марта 1656 года Москвская Патриархия назначила епископом полоцким литвина Каликста Риторайского, который развернул широкие преследования католиков и униатов, поставив им ультиматум: либо принять православие, либо покинуть оккупированную московитами часть ВКЛ.

С февраля 1656 года Москва вела переговоры с литовскими магнатами и сенаторами, и - в первую очередь - с гетманом Павлом Сапегой о переходе на ей сторону. В письме царской канцелярии послу, через которого велись эти переговоры, Власевичу, говорится о необходимости уговорить всех сенаторов и официальных лиц ВКЛ перейти под царскую "высокую руку". Москва обещала вернуть все земельные владения магнатам, а сенаторам оставить ту же власть, сделав их боярами. Более того, царь обещал дать Сапеге новые имения, вместо тех, что были разорены войной.

Другому магнату, Николаю Пацу, царь предложил выступить на его стороне против Швеции во главе 2-х тысячного войска рекрутов, и предлагал обсудить вопрос о его гетманской должности на возможной встрече в Смоленске.

Интересная деталь переговоров литовских магнатов и верхушки рядовой шляхты с Москвой состоит в том, что они как правило не отвечали отказом, но, наоборот, выражали готовность "при определённых условиях" перейти на сторону Москвы. "Скользкие", как угри (по выражению московского посла Дениса Афанасьева), они, пользуясь этим, упрекнули Москву (1657) в том, что она не выполняет условий договора 1656 года о взаимной обороне от шведов.

В 1658 году Павел Сапега встретился в Бресте с московским послом Денисом Афанасьевым, где обсуждались условия перехода на сторону Москвы и передачи Литвы в её руки. Сапега не подтвердил того, что союз Литвы и Польши полностью распался. Он сказал, что за долгое время унии польская и литовская знать породнилась (с помощью смешанных браков), и теперь их земельные владения "перемешались". Однако, он не исключил "отдельного от Польши" соглашения между Литвой и Москвой, но настаивал на выработке такого соглашения "в строжайшем секрете", чтобы заранее не провалить его, если поляки обвинят его и других участников переговоров в государственной измене. Сапега сообщил, что только 9 литовских "панов-рады" (сенаторов) в курсе о проводении этих переговоров, и предупредил, чтобы Москва не заигрывала с Николаем Пацем, т.к., по словам Сапеги, он ненадёжен (т.е. всех выдаст). Но такую же характеристику Павел Сапега мог дать себе самому. Ведь совершенно очевидно, что, после падения Радзивиллов, главными соперниками Сапег являлись Пацы, и потому - в случае победы Москвы на военном и дипломатическом фронте - князю Павлу не нужны были Пацы "в одной упряжке" с Сапегами.

Союз, или, по крайней мере, паритет между казаками и венграми грозил лопнуть каждую минуту. Из-за Бреста, который шведы "уступили" Трансильвании, разгорался серьёзный конфликт всех сторон, включая шведов, Богуслава Радзивилла, казаков (которые, вопреки договорённости с трансильванским послом, начали занимать некоторые земли Брестского воеводства) и венгров. Казаки также заняли часть пинских земель. С 24 мая 1657 года Пинск уже находился под "гетманским протекторатом". Жданович жаловался Хмельницкому, что венгры не считаются с казаками. Богуслав Радзивил ставил в вину шведам то, что они не помешали Павлу Сапеге захватить, разграбить и практически уничтожить замок Радзивиллов - Тыкотин (тот самый, где умер Януш Радзивилл, отравленный королём-иезуитом Яном Казимиром).

Ещё с весны 1657 года Богдан Хмельницкий решил "полностью" перейти на сторону шведов и объединить с ними свои силы. Однако, когда Хмельницкий послал свои отряды в Брест, Богуслав Радзивилл стал беспокоиться о судьбе этого города. Он уже неоднократно жаловался шведам на то, что венгры очень плохо обращаются с брестскими мещанами и шляхтой, и подчёркивал своё несогласие с передачей Бреста трансильванскому князю. Ещё более настойчиво Радзивилл выражал свою обеспокоенность отправкой Хмельницким своих казаков в Брест, и настаивал на том, что город должны передать ему, Богуславу Радзивиллу. Он попросил Немирича постараться убедить в этом Карла X Густава.

Вскоре Богуслав Радзивилл заключил специальный договор напрямую с Богданом Хмельницким, который своим особым гетманским указом от 26 апреля 1657 года строго- настрого запретил своим казакам "причинение ущерба, насилие или грабежи в имениях Его Светлости графа (князя) Богуслава Радзивилла, а именно: Селец, Выгрыв и Старое Село".

Не желая ссориться с Ракоши, Карл X Густав проигнорировал все просьбы Радзивилла касательно Бреста, а занимать Слуцк не хотел, чтобы не разозлить Москву. Кроме того, в конце мая 1657 года в Литве свирепствовала эпидемия холеры и чумы. Именно весной- летом 1657 года Москва и Речь Посполита (Польша с Литвой) договорились о подписании документа о номинации московского царя на польско-литовский престол, вслед за чем царь становился ещё и королём Речи Посполитой. Поэтому военные действия казаков на территории Литвы могли теперь восприниматься в Москве как враждебные действия против самой Московии. Союзники Польши в Литве уже пытались использовать это, чтобы стравить казаков с Москвой. Павел Сапега в эти дни заявил, что авантюрист и проходимец Хмельницкий теперь собирается официально присягнуть на верность шведам. Пользуясь тем, что формально казаки всё ещё считались союзниками Москвы, Сапега обвинил царя в том, что тот не в силах контролировать действия своих собственных вассалов, что, мол, является нарушением соглашения о взаимной обороне.

Кроме Павла Сапеги, самым ненадёжным союзником был Богдан Хмельницкий (и его люди), который многократно переходил то на одну, то на другую, то на третью сторону. Так, осенью 1658 года он нарушил союз с Москвой - и переметнулся к полякам, оправдывая это в своём заявлении 18 сентября.

Неоднократно и поляки, и литовцы, и шведы, и московиты, и татары, и венгры вынуждены были сами тщательно выяснять, за кого на самом деле в данный момент собирается воевать Хмельницкий, его сторонники или последователи.

Так, литвинский (белорусский) шляхтич Суликовский признался московитам под пыткой, что слышал о том, что казацкий гетман Выговский и гетман Павел Сапега намереваются объединить свои силы, и "заключить соглашение со Шведами" для захвата Смоленска. Для царя это была тревожная новость. Между запорожскими казаками и Московией снова установилась вражда. Осознавая угрозу со стороны Москвы, казаки снова стали искать союза со Швецией. Так, с 5 по 8 октября 1658 года Выговский отправил 4 письма Карлу X Густаву. Он напомнил о шведско-казацком договоре в Корсуни, и обвинил Москву в том, что она вынудила его перейти на сторону поляков. В дальнейших событиях вокруг "казацкого вопроса" Павел Сапега также играл важнейшую роль.

В эту трагическую эпоху польская элита думала не о спасении собственной страны и своего народа, а о том, как погубить Литву. Мало того, что после Люблинской унии Польша аннексировала огромные литовские территории, разделив некогда единый литвинский народ на две части, что подхлестнуло этногенез и привело через столетия к образованию на оттогнутых от Литвы землях и на месте литвинов нового украинского этноса. Мало того, что Польша намеренно разожгла в Литве религиозную войну, которая привела к ещё одному разделению единого народа: теперь искусственно оторвав то, что сегодня мы называем "Литвой" - от того, что сегодня мы называем "Беларусью"; в 1658 году Польша задумала передать чуть ли не треть от оставшейся части некогда огромной Литвы "от моря до моря" (от Балтики до Черноморья) в руки запорожских казаков.

Например, Ян Казимир задумал передать гетманскому казачеству (гетманской "Украине") литвинский (белорусский) город Пинск. 23 июня 1658 года казацкий гетман Константин Выговский повелел всей пинской шляхте собраться в Давидгородке, однако, никто не пришёл, потому что в Литве намерение передать казакам Пинск встретило волну возмущения. Действия Павла Сапеги в этой ситуации можно расценить как предательство им литвинов: хотя он открыто выразил своё несогласие и даже направил ноту протеста польскому королю Яну Казимиру, он приказал своим командирам избегать военной конфронтации с казаками, но тогда невозможно было бы защищать литвинские (белорусские) земли. Так как польско-казацкий договор так и не был подписан, и ряд событий привёл к новому обострению отношений между казаками и поляками, переход Пинска на сторону казачества получил более очерченную характеристику бунта, а те, кто этот бунт поддерживали - статус бунтовщиков.

Тем временем Иван Выговский, не очень желавший конфронтации, 31 июля 1658 года признал договор с Пинском. Примерно в том же месяце литовский сенатор, православный князь Николай Святополк Четвертийский (потомок великого киевского князя Святополка), каштеллян минский и самый богатый пинский землевладелец, решил сотрудничать с пинскими казацкими властями. Однако, неожиданно Лукаш Ельский прекративл свою поддержку казацко-пинского союза. В августе 1658 года он со своим сыном Романом перешёл на сторону поляков, и, получив "вечное прощение" польского короля, ослабил пинско-казацкий союз.

Увод шведами своих войск для борьбы с Данией, переход Богуслава Радзивилла и его сторонников на сторону поляков, серьёзный плацдарм, отвоёванный армиями Гонсевского и Павла Сапеги: всё это привело к возобновлению военных действий против шведов. Увы, Гонсевский и Сапега не думали в первую очередь об освобождении литовских земель, но сначала намеревались вернуть себе Ливонию, т.к. речь шла об огромных доходах и богатствах.

Во главе 5-тысячного войска Гонсевский в октябре 1657 года вторгся в Ливонию, заняв Саласпилс (Киркхольм), и окружив Ригу. Осадив город, литовское войско принялось грабить его окрестности. Как 2 хищника, Литва и Московия занялись дележом добычи, и Гонсевский полностью согласовывал свои действия с командиром московских войск в восточной части Ливонии - князем Ордыным-Нащокиным.

К лету 1658 года Литовские войска овладели Хельмом, Вальмерой, Ронебургом и другими. В том, что многие ливонские (латышские) крестьяне стали на сторону литовского войска, нет ничего удивительного. Особенность латышского национального сознания: поддерживать сильного. Кто начинает побеждать, того они и поддерживают. Чтобы не воевать на два фронта, шведский король Карл X Густав решил заключить мир с Московией - и отказаться от претензий на Великое княжество Литовское. Он поручил своему послу в Москве довести до сведения царя, что готов признать право московского монарха присвоить себе титул "Великого Князя Литовского и Правителя Беларуси, даже вопреки международным правилам, которые запрещают присваивать титулы стран, захваченных исключительно силой". 21 мая 1658 года Швеция подписала декларацию о намерении начать переговоры с Москвой, назначив губернатора Эстонии, Бенгта Хорна, главой шведской делегации. Московскую делегацию возглавили Иван Прозоровский и Афанасий Ордын- Нащокин.

Исключительный интерес представляют собой переговоры между Богуславом Радзивиллом и руководством Польши и Литвы. Проблемы судьбы владений Радзивиллов обсуждались также во время переговоров между Швецией и Польшей.

Все родовые имения Радзивиллов были заняты отрядами их соперников. Гонсевский занял Биржи и Кейданай (Кейданы), а Сапега Тыкотин, Орлу и другие поместья. Будучи теперь на стороне Польши, Радзивилл отбил Биржи и Кейданы у шведов. Чтобы восстановить свой статус, Богуслав Радзивилл сообщил польскому королю о своих больших успехах в освобождении литовских земель от шведов, а заодно пожаловался королю на действия Гонсевского, который не только захватил частную собственность, что по любым правилам, договорам и обязательствам было совершенно откровенным беззаконием, но и ограбил и разорил Биржи и Кейданы, за что Радзивилл просил компенсацию, а также требовал возвращения ему всех имений. Из тех же документов известно, что мещане частновладельческих городов Радзивиллов подвергались насилию - и поэтому все бежали в Курляндию. К жалобе был приложен сопроводительный лист (инвенрарь), в котором перечислялась вся земельная собственность.

Во время переговоров между Польшей и Литвой со Швецией в Оливе интересы Радзивилла представлял канцлер великий Литовский Кристоф Пац, а также Ян Межельский. Поддержка со стороны Пацев, давних соперников Радзивиллов, объясняется страхом перед дальнейшим возвышением и усилением Сапег, а также перед жуткой властью польского короля - инквизитора и иезуита, - которой могли противостоять только Радзивиллы.

В марте 1660 года Анна Мария Радзивилл попросила Де ла Гардию представлять её интересы во время переговоров с Польшей. Несмотря на то, что Богуслав Радзивилл теперь перешёл на сторону врагов Швеции, он по-прежнему поддерживал тёплые отношения с Де ла Гардия, только сейчас хранил их в тайне.

От Радзивиллов Кристоф Пац получил 18 тысяч злотых, из которых 6 тысяч предназначались самому Пацу в качестве взятки, а остальные 12 тысяч - шведскому послу на переговорах Де ла Гардии, чтобы интересы Радзивиллов на переговорах "не были забыты". Тогда как литовская шляхта была недовольна результатами переговоров в Оливе, т.к. несмотря на все военные успехи в Курляндии и Ливонии Польша и Литва вынуждены были передать большую часть Ливонии Швеции, Богуслав Радзивилл был доволен достигнутыми им результатами, т.к. вопрос о его владениях был решён: по окончанию переговоров Радзивилл получил назад все свои частновладельческие города и усадьбы.

Передача Швеции значительных территорий вопреки всем военным успехам объяснялась уступками ради возможности ударить по Московии. На переговорах в Оливе интересы царя не только не учитывались или игнорировались, но открыто нарушались. Мирный договор со Швецией нужен был теперь полякам и литвинам для того, чтобы все свои силы направить против Москвы и освободить оккупированные ей литовские земли (после смерти Карла X Густава Москва прервала мирные переговоры со Швецией).

27 июня 1660 года недалеко от Ляховичей враждующие стороны попытались разрешить спор в битве у реки Полонки. Главные московские силы под командованием князя Ивана Хованского были разбиты. Москва была вынуждена возобновить мирные переговоры со Швецией.

О последнем пути Павла Сапеги свидетельствует отчёт Станислава Тупика (Stanislaw Tupik) "Смерть панская Ясновельможных панов Его Светлости пана Павла Яна Сапеги, воеводы Виленского, гетмана великого ВКЛ, и Его Светлости пана Казимира Леона Сапеги, подканцлера ВКЛ (...) - на похоронах в костёле картезианском св. Креста в Бресте (...)".

Ксендз Станислав Тупик (X. Stanislaw Tupik) - доктор теологии - опубликовал этот отчёт в июне 1666 года, в Вильне, в типографии Akad. Societatis Iesu, 1667, lap. B4 recto-C recto.

Ещё один отчёт "с погребения Ясновельможного пана Его Светлости Павла Сапеги" составил Марек Корона (Marek Korona), "доктор письма" и архитектор.

История имеет тенденцию повторяться. Обе Мировые войны были войнами с Германией (и её союзниками). Афганских войн было несколько: каждая в какой-то степени повторение и "копия" предыдущей. Войн между Речью Посполитой и Московией было несколько. Вот и повторение войны со Швецией, с теми же самыми прочими участниками, произошло в XVIII веке, во многом по канве сценария войны со Швецией 17 столетия. Только на месте Московии было уже не прежнее княжество, монархи которого - великие московские князья - называли себя царями (кесарями), а государство иного типа: похожая на западные монархии классическая империя, со столицей в Санкт-Петербурге, а не в Москве, называвшая себя отныне Российской империей (Россией).

Практически с самого начала Великой Северной войны Швеция и Россия (преемница Московии) возобновили борьбу за Великое княжество Литовское. И - точно так же, как во время предыдущей войн в 16-17-м столетиях - главным своим военным и политическим противником Швеция справедливо считала не Литву, но её партнёршу по унии - Польшу.

Отличие от "первой" шведской войны в том, что Польша так больше и не "поднялась", так и не восстановила свои силы, и в этот раз не то, что не желала, а не могла оказать помощь Литве. Ещё одно отличие в том, что за период между "первой" шведской войной и второй, т.е. за каких-то 40 лет, Польша добилась невероятных успехов на поприще ассимиляции, полонизации литвинов, которые практически лишились своей собственной идентичности, языка, культуры и политической традиции, и потому оставались лояльны Польше, не выдвигая больше идеи союза со Швецией. Поэтому можно сказать, что "первая" шведская война была не религиозной войной (хотя элемент религиозной войны несомненно присутствовал), но главным образом войной за сохранение литвинов как этноса, войной за существование, что окончилась поражением.

Шведское руководство хорошо это знало и понимало, потому на сей раз и не предлагало никакой автономии Литве, никакого политического статуса. Если во время предыдущей шведской компании Радзивиллы были главной военно-политической силой движения в поддержку Швеции, на сей раз место Радзивиллов заняли Сапеги. Та шляхта, что к ним присоединилась, на сей раз не отражала никаких градаций политического характера, кроме поддержки интересов могущественной династии Сапег.

Среди 20-25 других магнатских родов встречались представители сторонников Швеции, но в качестве "отщепенцев", в качестве исключения, тогда как на уровне наиболее влиятельных магнатских родов ни один не выступил против власти польского короля над Литвой.

В 1708 году, имея единственного союзника среди литовской магнатерии - род Сапег, - шведский король Карл XII полностью подчинил себе Литву, оккупировав её территорию, однако, не предоставил ей никакого особого политического статуса.

После же поражения шведов и их союзников - украинского гетмана Мазепы и литвинского рода Сапег - от Российской империи под Полтавой, вся территория Литвы (Литвы и Беларуси) постепенно попадала под всё большую и большую зависимость от России, которая стала править в Литве сначала через посредничество литовских магнатов, а потом всё в большей и большей степени с помощью своих оккупационных войск.

Все эти события и факты с отрезвляющей очевидностью и убедительностью опровергают миф об "идеальном государстве" под названием "Рес-Публика" (Речь Посполита), и о том, что (как считает Виснер и другие польские историки) польско-литовская уния была союзом двух равнозначных и наделённых одинаковыми правами государств, и что в её составе Великое княжество Литовское имело возможность следовать своим собственным геополитическим интересам.

Так, они приводят в пример длительную историю "отдельных" договоров между ВКЛ и Швецией, в каких ничего не сказано о Речи Посполитой, в состав которой Вел. кн. Лит. входило. Однако, любому непредвзятому человеку представляется очевидным, что Литва в этом "равном союзе" играла подчинённую роль, и что формальная атрибутика автономии лишь маскировала зависимость Княжества от Польши.

Полная потеря Литвой последних лоскутов своей автономии в начале 18 столетия, полная потеря сановной Литвой своей изначальной религии (православия), полная потеря Литвой своего (старобелорусского) языка, связанная с тотальной полонизацией (навязанным населению Княжества польским языком и латинской письменностью) говорят о медленной, но неуклонной полонизации, о безостановочной ассимиляции литвинского (литовско-белорусского) народа поляками, которая проходила далеко не мирным путём.

Иллюзия "выбора", "равенства", "независимости", "братства" между поляками и литвинами - не более, чем заблуждение, связанное с особенностью польского менталитета, с польской историей и государственностью.

Так же, как Московия, сохранившая некий стереотип государственного паттерна, унаследованный от Киевской Руси и переживший монголо-японское, а потом и монголо-татарское нашествие, Польша сохранила достаточно древний паттерн своего социально-государственного стереотипа. Ровесница или почти ровесница Киевской Руси, польская монархия достигла стадии имаго задолго до Литвы, и практически больше не развивалась. Обе нации - и московитская, и польская - существовали в условиях "консервативного" (мы не можем сказать "остановившегося" только потому, что процесс этот никогда не останавливается), или законсервированного этногенеза, в отличие от Литвы, где и формы государственности, и эволюция процессов этногенеза бурно развивались.

И Польша, и Московия состояли из лишь в какой-то степени "разбавленной" славянами финно-угрской этнической группы, в Московии до славян уже "разбавленной" балтами, а на территории Польши - кельтами, германцами и даками. В дальнейшем на территории Польши происходило новое смешение с финнами, то есть с венграми. Со своей стороны, литвины ("белорусо-литовцы"), а также мазуры (мазовшане), жители Смоленской, Новгородской, Псковской и всей северо- русской земли (а также украинского Полесья): это потомки смешавшихся между собой славян (в основном - балтийских, или лужицких сербов (сорбов) и западных - а не восточных (аукшяйтов-жемайтов) - балтов, которые в дальнейшем смешивались также и с восточными балтами, в жилах которых (современных литовцев) обязательно течёт и славянская кровь.

Финно-угрская цивилизация намного древней семьи родственных между собой германцев, славян и балтов, и вероятно поляки и московиты были в Средние Века (пока не начались новейшие процессы активной миграции и смешения этносов) одними из "старых" народов, которые характеризует "апатия" и "усталость".

Если бы не монголо-татарское нашествие, московиты поэтому, так же, как и поляки, обладали бы присущей "старым" нациям изощрённостью, осторожностью и медлительностью. Зато Польша, куда монголы не дошли, не утратила непрерывной преемственности "паттерна власти" - и посему то, что мы принимаем за миролюбие, толерантность и гуманизм в отношениях с Литвой (в рамках унии), на самом деле является "аллергией" старых государств к бурной агрессии, которые добиваются экспансии и ассимиляции других народов своими "особыми" способами.

От того, что для своей экспансии Польша воспользовалась не методами Московии, а несколько более мягкими, суть дела не меняется. В рамках унии Литва не имела контроля над Польшей. Корона же (Польша) с каждым годом усиливала свой контроль над Литвой, пока, в конце концов не поглотила то, что сегодня является Украиной, Литвой и Беларусью "без остатка". Экспансия Московского государства, которое, в отличие от Польши, действовало в основном военными методами, не только не проходила быстрее, но, наоборот, даже несколько медленнее, так что по интенсивности агрессии они примерно равны.

Что касается Великого княжества Литовского - литовско- белорусского государства, - то оно по скорости экспансии по "фронту агрессии" - было гораздо активней "стареющих" монстров Польши и Москвы, что характерно для бурно развивающихся государств, обычно называемых "молодыми нациями". Московия и Польша - обе державы по-разному решали проблему расширения ВКЛ.

С другой стороны, и Польше, и Москве необходима была энергия бурно развивающегося, "теплокровного" народа, и они, как вампиры, пытались "присосаться" к жертве каждый со своей стороны.

Дело в том, что такое явление, как держава, можно сравнить со звездой (с солнцем), которая живёт лишь до тех пор, пока внутри у неё не прекращается термодинамическая (термоядерная) реакция. Как только звезда "выгорает" изнутри, она "схлопывается" - и превращается в "чёрную дыру". "Молодая" нация с бурно идущим этногенезом и государственным развитием по мере эволюции дряхлеет, и приближение к нулю её внутреннего термодинамического процесса грозит схлопыванием и превращением в "чёрную" дыру. До этого никогда не доходит лишь потому, что на заключительном этапе государства становятся добычей либо хаотических сил, либо других государств.

Очень похожие законы управляют эволюцией некоторых организаций, систем, религиозных движений, и т.д., и все они на стадии агонии оказываются "съеденными" другими.

Великое княжество Литовское (Литва и Беларусь) "снабжали кадрами" Польшу и Московию на протяжении веков, сделавшись "резервуаром" свежих, активных, "молодых" элементов для строительства ячеек польского и московитского обществ. В Московии "литвинские кадры" присутствовали везде: от самой великокняжеской (царской) династии (позже - императорской семьи Российской империи), до воевод, сановников, культурных деятелей. То же самое наблюдаем и в Польше. От Мицкевича до Костюшки, от Пацев до Сапег и Радзивиллов, от Лисовского до Рымши и Скорины: все эти явления Польша считает своими культурными, политическими, военными, и прочими достижениями, тогда как на самом деле это всё литвинские вершины. Московия переселяла на свою территорию целые сёла и города Беларуси, а Польша "вырывала" куски из демографического тела Литвы пусть не насильственными, но отнюдь не благовидными способами, и обе соседние державы рассматривали Литву в качестве "сырьевой базы" (резервуара "человеческого сырья").

При этом нельзя умолчать и о движении в противоположном направлении. Изнемогая под гнётом гораздо более жестокой феодальной тирании, многие крепостные бежали из Московии в Великое княжество Литовское, что наблюдалось вплоть до середине 17 столетия. Однако, широкого бегства из Польши в ВКЛ не наблюдалось, т.к. беглецов возвращали назад - по договорённости с Короной (Польшей). Не было и движения "мозгов" из Польши в ВКЛ, в отличие от активного движения в противоположном направлении, что свидетельствует о том, что уже с середины XVI века Литва была превращена в колонию Польши.

Именно в свете "динамической историографии" неожиданно положительное отношение даже про-польской магнатерии Великого княжества Литовского к унии со Швецией отражает гораздо более глубокие процессы, которые современные польские, литовские, белорусские, украинские и российские историки не в состоянии - а часто и просто не желают - заметить.

Более того, подавляющее большинство современных польских историков рассматривают вероятный, но не состоявшийся союз Литвы со Швецией в крайне негативном свете, тогда как Люблинскую унию 1569 г. между Литвой и Польшей они же рассматривают как крайне положительную. Но ведь это нарушение элементарной логики в пользу чистого национализма. Если же стать на позиции Литвы, уния с Польшей - или со Швецией: не всё ли равно? Тем более, что в тогдашних условиях союз со Швецией давал Литве определённые преимущества.

По мнению же польских историков, союз с Польшей открыл перед Литвой и Беларусью "ворота к свету "западной цивилизации" (а без Польши и "западной цивилизации" Беларусь и Литва были, значит, нецивилизованны - ну просто дикари немытые) и приобщил их к "более высокой" польской культуре (sic!).

Такая позиция в принципе ничем не отличается от позиции Московии, Российской империи, или СССР, отстаивавших своё право на "присоединённые" территории Украины, Беларуси, Литвы и Польши.

Именно поэтому польская историография (и частично литовская) ограничила себя строго "оговорённым" кругом источников, игнорируя венецианские, ватиканские (римские), шведские и другие архивы, изучение которых открывает более широкую панораму катастрофы всей мировой политической системы 17 столетия, что и вызвало войны, революции, и т.п.

Польша воспользовалась этим мировым кризисом для полного и окончательного подавления какой-либо самостоятельной политической культуры Беларуси- Литвы (ВКЛ), а союз со Швецией обещал освобождение из-под польского диктата.

Ещё одним хорошим доказательством негативного отношения элиты ВКЛ к Польше является недоверие и вражда даже со стороны тех литвинов, что воевали со Швецией на её стороне. Так, когда присутствием войска Сапеги вблизи границ польского королевства воспользовался король Ян Казимир, славший князю Павлу приказы выступить против шведов, чтобы освободить от них польские земли, тот совсем не горел желанием воевать за Польшу, и, более того, продолжал тайно сочувствовать шведам.

Даже когда король Ян Казимир направил ему конкретный приказ со всеми своими силами отправиться в Сандомир для соединения против шведов с польским воеводой Стефаном Чернецким (Чарнецким), Павел Сапега всё равно сам не пошёл, а вместо себя отправил князя Полубинского во главе 1 или 2 тысяч человек. Эта 1-2 тысячи "летучих гусар" итак не представляла собой большой помощи, но среди этих улан к тому же находились слуги обоза, конюхи, пушкари и другие люди, от которых в сражениях было мало проку. Более того: с одной стороны, цинично продаваясь польской стороне за деньги или должности, литовские дигнитарии делали это в полном соответствии с польской ментальностью того времени, а с другой стороны, такая психология и практика страшно далеки от той идиллической картины польско-литовского братства, которую рисуют польские историки. Совершенно ясно, что шёл торг. Сапега был готов предоставить помощь собранных им остатков войска Литовского только в случае объявления его гетманом великим Литовским, и король это понимал.

Шантаж Сапеги увенчался успехом: примерно в середине февраля 1656 года Павел Сапега был-таки назначен гетманом великим Литовским, получил должность воеводы виленского, и только после этого сам повёл свои основные силы на выручку польского короля Яна Казимира, оголив восточный фланг ВКЛ, где не осталось противодействия Московии.

В это время, как и ожидалось, московский царь Алексей Михайлович, которого обещало поддержать всё тогдашнее "мировое сообщество", объявил войну молодому шведскому королю Карлу Густаву, вмешавшемуся в войну между Речью Посполитой и Московским государством.

Несмотря на вмешательство шведов и непростое положение Московии, дипломатические усилия при посредничестве австрийской монархии не увенчались успехом, ведь Алексей Михайлович хотел своего избрания на польско-литовский трон.

В начале 1656 года всё ещё живая и действующая верхушка Речи Посполитой попыталась наметить план спасения государства. Было предложено несколько основных пунктов: 1) всеми средствами способствовать ослаблению шведов; 2) искать помощи у бранденбургского электора Фридриха Вильгельма и у крымского хана; 3) сломать союз Москвы и запорожских казаков, натравить казаков на Московию; 4) "обезвредить" трансильванского князя Георга Ракоши; 5) заключить хотя бы на короткое время перемирие с московским Алексеем Михайловичем.

Австрия, политика сдерживания которой строилась в значительной степени на сталкивании Литвы (Речи Посполитой) и Московии, в тот момент не была заинтересована в исчезновении Речи Посполитой, даже если территории последней отойдут к австрийской короне, и потому император Фердинанд ІІІ сразу же согласился на предложение Яна Казимира быть посредником между польско-литовским государством и Москвой.

Более того, Фердинанд готов был даже направить в Вильню и в Москву своих послов. Именно тогда и было подписано оставшееся в истории под названием "Виленского" мирное соглашение между Речью Посполитой и Московским государством. Это соглашение заключали с большой помпой, подчёркивая, что теперь мир установлен "навеки" между двумя безостановочно воюющими соседними государствами.

Военные действия, однако, возобновились почти сразу же, в начале 1658 года, и на этом новом этапе войны Сапеги снова играли очень важную роль. Вначале отряды Сапеги и Гонсевского были разбиты князем Долгоруким.

Зато на малороссийском театре военных действий политические интриги Речи Посполитой приносили плоды. На её сторону перешёл союзник Москвы, запорожско-казацкий гетман Выговский, который, хотя и был оттеснён от Киева московским воеводой князем Шереметевым, всё равно отвлекал на себя значительные силы Москвы.

Разумеется, воевать одновременно против Швеции и Московии литвины и поляки не могли. И вот, как только в 1660 году был заключён мир со шведами, войско Польское и войско Литовское перешли в наступление. Польский гетман Потоцкий сразу же разбил Шереметева у Чуднова, а гетман великий Литовский Павел Сапега разбил Хованского у Полонного.

Летом 1660 года к Могилёву, занятому запорожцами и солдатами войска Московского, подошёл военный контингент под началом гетмана великого Литовского Павла Сапеги и польского гетмана Чернецкого. Сапега несколько раз предлагал казакам, московитам и остававшимся в городе жителям сдаться, обещая амнистию и сохранение за городом прежних прав, но контролировавшие город и его население казаки ответили категорическим отказом.

Население, изнемогавшие под игом пришельцев, организовало заговор против московского гарнизона, истребило казаков и московских стрельцов, и 2 февраля 1661 года сдало город П. Сапеге. Во время этих событий погиб сам московский воевода.

Историографы и специалисты по генеалогии справедливо считают, что, если б не Лев Сапега, этот род, несмотря на все его приобретения и усилия, никогда не возвысился бы до его дальнейшего расцвета и влияния.

Лев Иванович Сапега (1557 - 1633) был одним из самых деятельных, творческих, одарённых, образованных и широко мыслящих государственных деятелей Великого княжества Литовского. Трудно назвать другого сановника Княжества, который занимал бы на протяжении своей жизни так много высших постов государства, как Лев Иванович Сапега. Он был гетманом великим Литовским, виленским воеводой, подканцлером и канцлером великим Литовским.

В связи с деятельностью Льва Сапеги, важно напомнить, что некая "граница", как между государствами, поначалу отнюдь не проходила между православными и католиками Великого княжества Литовского, а более существенным оставалось другое разделение: между литвинами и поляками (в рамках Речи Посполитой, польско-литовского государства).

Равенство католиков и православных ВКЛ, закреплённое законодательными актами, гарантировалось земскими привилеями 1432 и 1434 годов, привилеем Александра от 6 августа 1492 года, общеземским привилеем Зигмунда (Сигизмунда - Жигимонта) Старого от 7 декабря 1506 года, привилеем его сына, Зигмунда (Сигизмунда, или Жигимонта) Августа от 7 июня 1563 года, и, конечно, всеми тремя Статутами (сводами законов) Великого княжества Литовского: 1529, 1566 и 1588 года.

Гарантирующие равенство по религиозной линии, все эти законодательные акты юридически ограничивали в правах поляков (хотя это как будто шло вразрез с унией между Польшей и Литвой (Речью Посполитой (Рес-публикой): сначала личной, а затем закреплённой юридически). Согласно статутам ВКЛ, полякам запрещалось покупать землю и владеть недвижимостью в ВКЛ, и занимать в ВКЛ государственные должности.

В предыдущих разделах уже описывались случаи, когда 1) канцлер Великого княжества Литовского, литвинский (литовско-белорусский) дворянин, князь Лев Сапега отказался приложить большую государственную печать ВКЛ к грамоте великого литовского князя и короля Польши и Речи Посполитой о назначении епископом (бискупом) виленским поляка, саботируя незаконное решение Зигмунда (Жигимонта) Вазы, после чего король своё решение отменил; 2) в 1569 году Василий Тышкевич, воевода смоленский, староста менский (минский) и пинский, отказался выполнять указ Зигмунда (Сигизмунда, Жигимонта) Августа (демонстративно свернул документ "в трубочку") в знак протеста против того, что лист написан по-польски, после чего канцелярия перевела указ на старобеларуский язык.

Всё это стало резко меняться с начала 17 столетия, когда Польша активно пошла в наступление на права Литвы. "Крепостью" литвинской автономии и языка назвали два историка Статут Великого княжества Литовского.

Выработкой первого Статута руководили сначала Николай Николаевич Радзивилл, затем Ольбрехт Гаштольд. Один из главных руководителей работы над Статутом ВКЛ в 1566 году - Остафий Волович. И, наконец, работой по созданию Статута 1588 г. руководил Лев Сапега, который не только руководил, но и внёс львиную долю своего непосредственного участия.

Лев Сапега провёл судебную реформу Великого княжества Литовского; он организовал институт Верховного Трибунала.

Лев Сапега - одна из ключевых фигур в отношениях между Речью Посполитой (польско-литовско-белорусским государством) - и Московским государством.

Ни одна война, ни одни мирные переговоры не обходились без него. Именно ему приписывают саму идею, да и план сделать Москву вассалом Великого княжества Литовского, подчинить Московию и поставить её в ленную зависимость от Литвы с помощью монархов-самозванцев. Более того, ему приписывают далеко идущее намерение через усиление Литвы присоединением Московии, находившейся в значительном по тем временам удалении от Польши (так, что её связь с Литвой была бы намного крепче, чем с Польшей) положить конец польско-литовской унии, освободив Великое княжество Литовское от подчинения Польше.

Подозревают также, что не без его прямого или косвенного участия погиб первый Лжедмитрий, прозванный в Московии своими противниками "Тушинским вором". Известно, что он рекомендовал Мнишку не поддерживать первого Лжедимитрия.

Многие исследователи указывают на то, что племянник Льва Ивановича, Ян-Пётр Сапега, действовал в Московии по личному плану и распоряжениям Льва Сапеги. Замысел Льва Сапеги вероятно увенчался бы успехом, если бы не противодействие Польши, интересы которой на территории Московии представлял гетман Жолкевский. Столкновение литовского войска Яна-Петра Сапеги с войском Жолкевского не позволило Литве закрепиться в Москве, и в итоге силы Речи Посполитой были изгнаны из Московии, Ян-Пётр умер в Москве, оба Лжедмитрия погибли, а Марина Мнишек была казнена.

Ян-Петр Павел Сапега (1611-1659), староста усвятский и керепетский, сыграл - наряду с канцлером Львом Сапегой (племянником которого являлся) - ключевую роль в событиях великой смуты в Московском государстве. Он поддерживал первого Лжедмитрия и второго (прозванного противниками "Тушинским вором") вопреки воле короля. На помощь второму Лжедмитрию он пришёл с отрядом в (примерно) 7 тыс. человек (по другим сведениям численность отряда была большей либо меньшей). Осаждал Троицкий монастырь, но вынужден был снять осаду. Несколько раз переходил от Лжедмитрия I (потом - Лжедмитрия II) на сторону Короны (польского короля) - и обратно. Неоднократно порывался вступить в борьбу с поляками на стороне Московского государства. Хотя некоторые историографы сомневаются в этом, Ян-Пётр Сапега всё же участвовал в нескольких стычках или сражениях с польскими войсками на стороне московского ополчения.

Во всех "диариушах" (дневниках) и других мемуарах, в письмах разных людей, в донесениях и в исторических характеристиках Ян-Пётр Сапега изображён отважным богатырём, под обаяние личности которого подпадали даже враги. Бесстрашный герой, человек огромной физической силы и притягательной харизмы. В нескольких источниках высказано мнение, что отличавшийся буйным нравом Ян-Пётр до своего отъезда в Московию и участия там в событиях "великой смуты" оставил за собой такие "подвиги", что ему угрожала "баниция": депортация из Великого княжества Литовского за дебоши. На родине Ян-Пётр Сапега прослыл также отчаянным и закоренелым дуэлянтом. Однако, он прославился не только отчаянностью и отвагой, но и цепким, быстрым и ясным умом, и был человеком образованным, эрудированным, не чуждым литературе и искусству, иногда сентиментальным и чувствительным. Ему также не было чуждо сострадание и человечность: редкие для того времени качества. Он понимал толк в красоте и уважал людей высоких принципов, готовых умереть за свои убеждения. Это именно он - своим авторитетом и властью - спас от разграбления и сожжения по меньшей мере два из нескольких самых живописных и духовных монастырей Московии.

Ян-Пётр так и умер в Москве. По одним сведениям - заразился чумой, по другим - был убит, по третьим - отравлен.

Оставил после себя "Дневник", отрывки которого переводились со старобелорусского на польский язык. В конце 19 столетия был сделан полный русский перевод, напечатанный в журнале "Сын Отечества" в 1858 году.

Беды Московии того периода проистекали из узурпации власти Василием Шуйским в результате убийства Шуйскими Бориса Годунова и малолетнего сына Бориса, из бездарной и высокомерной политики Василия Шуйского, ставшего ненавистным подавляющему большинству народа в Московии.

Преступная деятельность Шуйского, интервенция Литвы и Польши, смута обоих Лжедмитриев: всё это определило жёсткость будущего российского самодержавия, его негибкую политику террора и подавления.

После своего перехода в католическую веру Лев Сапега оставался лоялен католицизму, но именно он, один из очень немногих католиков, был последовательным противником "греко-католической унии" (унии православной и католической церкви), и, хотя позже формально согласился с ней и как будто был её проводником, на самом деле оставался её скрытым противником - и осуждал католических фанатиков за применение насилия.

Из высших государственных руководителей он первым обличил антинародную и антигосударственную сущность унии, подчеркнув, что она ведёт к расколу государства, к нарушению социально-политического, религиозного и территориального консенсуса.

Его открытое письмо к одному из ярых сторонников церковной унии, Иосафату Кунцевичу, наполнено беспощадными обвинениями (Кунцевича и его сторонников) в фанатизме и отсутствии гибкости, и предрекает урон, который понесёт сама католическая церковь от союза с "крикливой и вечно раздражённой" унией.

При всех своих достоинствах, Лев Сапега был типичным представителем этого рода, стремившимся к расширению своей власти, владений и привилегий любыми способами. Самое известное из его сочинений - это юридический труд, который в переводе со старобелорусского на польский был издан под названием "Sposob praw trybunalskich" (1616).

Остановимся подробней на некоторых малоизвестных аспектах роли Льва и Яна Сапег (Ян-Пётр Сапега был племянником Льва Ивановича Сапеги) в событиях московской "великой смуты" 1650-х и восстании против Василия Шуйского под руководством двух Лжедмитриев.

Не литовская ли интервенция "заставила" целый ряд русских историков рассматривать роль узурпатора царской власти - Василия Шуйского - в положительном свете, а деятельность легитимного царя - Бориса Годунова: наоборот (в отрицательном)? Костомаров, Соловьёв и Карамзин: все они видели в Борисе убийцу царевича Дмитрия, который через преступление пришёл к власти. Но разве есть в истории хоть один правитель, который получил власть не через преступление - и, уже будучи у власти, не совершил бы тысяч, миллионов убийств? Разве не миллионы малолетних детей, разве не миллионы малолетних Дмитриев на совести ключевых политических игроков любой эпохи?

А разве сам Василий Шуйский не пришёл к власти через кровь?

В русле традиционного отношения к "преступлению Бориса" лежит концепция Пушкина, но поэт просто использовал возможность "безнаказанно" назвать царя (не важно какого) детоубийцей для осуждения в принципе царской власти, а не потому, что действительно уверовал непоколебимо в вину Бориса.

На самом деле Годунов был одним из "тишайших" царей, который старался свести насилие и кровь к минимуму, установил мир, начал широкое строительство в Москве и в других городах, опекал духовные центры - монастыри и церкви, - планировал реформы, в неурожайный год открыл царские закрома, чтоб накормить народ. Он смертному наказанию оппонентов предпочитал темницу, а темнице - ссылку. При нём народ богател, города расширялись. Только ему государство обязано тому, что в период смуты выстояло, т.к. Годуновым для этого была заложена материальная база.

Первый Лжедмитрий объявился ещё в 1600 году, при жизни Годунова, и за ним явно стояли не только Сапеги, Пацы, Радзивиллы и другие магнаты Великого княжества Литовского и Польши, но и те представители московской знати, какие мечтали свалить Годунова, а также - поначалу - католическая инквизиция и польский король.

В 1601 или (по другим сведениям) позже самозванец уже оказался в Польше, где объявил себя царевичем Дмитрием, и обратился к польско-литовскому королю с просьбой о помощи в возвращении "отцовского престола". Московская знать, по наущению, как полагают, Шуйских, спровоцировала крестьянскую войну и убила Годунова. Московский престол уже тогда по-видимому предназначался для Шуйского, однако в 1605 году, на фоне крестьянской войны и хаоса после убийства Годунова, Лжедмитрий I, поддерживаемый литовскими войсками во главе с Яном-Петром Сапегой, вошел в Москву и занял "вакантный" престол.

Через одиннадцать месяцев те же Шуйские организовали через бояр два новых политических акта: 1) заговор против Лжедмитрия I и удавшееся покушение на него, в результате которого самозванец был убит; и 2) новое восстание в Москве. В итоге престол захватил-таки Василий Шуйский.

Убийство Лжедмитрия не было "работой" одних только внутренних предателей, тех же самых, кстати, которые убили и Годунова. Это был сговор между московской знатью - и поляками, которые не могли простить литвинам ключевого влияния на Лжедмитрия I. Поляки желали бы видеть на московском престоле своего короля или члена его семьи. Они и сговорились с московской элитой, которая помогла устранить самозванца.

Как только Шуйский захватил власть, он тут же объявил, что царевич Дмитрий убит по приказу Годунова, и приказал причислить его к лику святых и перенести его останки в Москву, в Кремль, в Архангельский собор.

Однако, именно Шуйский в своё время (при Годунове) "напросился" на роль главы комиссии, расследовавшей обстоятельства смерти царевича, и в качестве комиссара составившего отчёт, в котором называются совсем другие причины смерти царевича Дмитрия. Даже если бы царевич умер не своей смертью, а был убит, его гибель нужна была именно Шуйским и другим представителям придворных кругов, а для самого Бориса она была (и стала) потенциальной катастрофой, и, один из умнейших людей своего времени, он не мог этого не понимать.

Как сама смерть царевича Дмитрия, так и миф о его убийстве Годуновым выгоден был только полякам, Лжедмитрию I, стремившемуся на занятый законным царём (Борисом) престол, шведам, литовцам, но - в первую очередь - Василию Шуйскому, т.к. все остальные политические игроки могли придумать что-то другое, и только Шуйскому (как боярину Годунова) труднее всего было отыскать иную подоплёку.

Центральным фактом, изобличающим всю комбинацию Шуйского, всю конструкцию его аферы, является поспешное, сопровождавшееся доминированием светской власти над церковной - причисление покойного царевича к лику святых. Ведь церковь должна была объявить несчастного Дмитрия святым мучеником исключительно на основании голословного заявления светской власти (в лице Шуйского, который, к тому же, в его бытность главным комиссаром, расследовавшим смерть царевича, объявил совершенно противоположное).

А ведь даже если смерть царевича - это несчастный случай, невольный самоубийца не мог быть причислен к лику святых. Более того, в одном из шведских архивов хранится документ, в котором описывается инициатива настоятеля Борисоглебовского монастыря, обратившегося к церковному руководству по поводу необходимости независимого церковного расследования, какое должно сопровождаться поездкой в Углич, прежде, чем причислить Дмитрия к лику святых. Из сопроводительных документов вытекает, что Шуйский резко подавил эту инициативу. Именно потому, что самоубийца или невольный самоубийца не может быть причислен к лику святых, канонизация Дмитрия нужна была Шуйскому как "доказательство" вины Годунова.

Как мы знаем, народ не поверил ни Шуйскому, ни подчинённой его диктату церкви, т.к. иначе не поддержал бы очень скоро объявившегося второго самозванца, которого уже открыто не поддерживали поляки, но только литовцы, причём, напряжённость между Польшей и Литвой постоянно нарастала. "Карты" Шуйского раскрывает также его тщательная охрана Углича и устранение свидетелей угличской трагедии, которые могли бы рассказать о том, что на самом деле произошло.

Несмотря на дополнительное укрепление Углича, в конце 1608 года его заняли войска Лжедмитрия II. Исключительное значение Углича для Шуйского подтверждает отправка им под его стены слишком крупных отрядов, а также "приоритетная" помощь горожанам в изгнании сторонников второго самозванца из города.

Шуйский оставил в Угличе такой большой и отборный гарнизон, что в течение ряда лет литвинское (белорусско-литовское) войско Яна-Петра Сапеги с отрядом Александра Лисовского так и не смогли его взять, и лишь весной 1611 года Яну-Петру Сапеге удалось, с помощью Лисовского, его лазутчиков и своего агента в самом Угличе, захватить город, который лисовчики подвергли грабежам - а потом сожгли.

Обгорела во время того пожара и та самая палата дворца удельных князей, у стен которой и погиб царевич Дмитрий. Это одно из самых древних сооружений во всей России, и самое древнее на территории угличского Кремля (оно некогда являлось одним из многих элементов огромного дворцового комплекса, построенного здесь князем Андреем Большим в 1480-х годах.

В угличском Кремле в память о трагедии была поставлена церковь Дмитрия "на крови", то есть, на месте убийства. Возводить храмы на месте гибели членов монарших династий - не только российская традиция, но в России она, пожалуй, наиболее известна. В Петербурге была поставлена церковь Спаса "на крови": на том самом месте, где погиб от рук террористов император Александр II.

В 1692 году на берегу Волги на средства княгини Черкасской, из рода царицы Марии Нагой, была возведена ещё одна церковь, на западной стене которой была сделана монументальная роспись "Убиение царевича Дмитрия".

Изощрённый, циничный ум Льва Сапеги, безостановочно боровшийся за решение проблемы защиты от Московии, подсунул способ на годы или десятилетия отодвинуть угрозу войны с царским режимом при помощи провоцирования и раздувания войны на территории самого противника: гражданской войны между разными фракциями московитов. А при счастливом стечении обстоятельств удалось бы даже посадить в Москве подконтрольное Литве правительство - и постепенно включить всё соседнее государство в орбиту государственных границ Речи Посполитой. И всё это можно было оплатить всего лишь одной "маленькой" ложью: приделать легенде- призраку об убиении малолетнего царевича Дмитрия по приказу Бориса бутафорскую бороду и нос, облачить её в реальные одежды - и превратить из раздуваемого Шуйскими слуха в общепризнанный факт.

Отягчённый государственной властью, одурманенный иллюзией всесилия государственных мужей, их ума и хитрости, Лев Иванович не подумал о том, что легенды, призраки и духовные сущности имеют потенциально гораздо большую власть и способность мстить за кощунство и богохульство.

О ключевой роли Льва и Яна-Петра Сапеги в этих событиях - с самого начала до самого конца - между прочим свидетельствует и фигура Марины Мнишек, выбранной в качестве невесты для Лжедмитрия I. С этим косвенно "соглашается" Н. И. Костомаров и другие историки, с этим находится в согласии дневник самой Марины Мнишек, который фигурирует у нас в нескольких местах, и который мы целиком приводим в одном из наших Приложений.

Однако, роль Марины Мнишек и тех сил, которые её использовали, иллюстрирует поступенную потерю влияния на события дяди и племянника Сапег - и переход контроля в руки иезуитов и евреев. Если кто-то полагает, что инквизиция свирепствовала только в Испании, нескольких областях Италии, и в других, отдалённых от Восточной Европы городах и странах, и что главные жертвы её - десятки тысяч замученных под пытками или сожжённых на кострах людей, которых иезуиты несправедливо обвиняли в ворожбе, представляя их запуганному и забитому народу в качестве "колдунов" и "ведьм": тот ошибётся. В конце XVI и в XVII веке инквизиция развязала в Восточной и Центральной Европе серию религиозных войн, которые унесли столько жизней, сколько ни одна другая война, вплоть до Первой Мировой. А если к этому "прибавить" геноцид местных жителей Южной Америки и другие события, то каждый должен будет согласиться, что мрачные "рекорды" инквизиции не побиты и по сей день.

Юрий Мнишек, сендомирский воевода и литовский шляхтич того типа, который Рахуба называет "пограничным" между рядовой шляхтой и магнатами, имел репутацию хорошего семьянина, добросердечного человека, добропорядочного соседа и умеренного католика, поддерживавшего тёплые отношения с протестантами и православными. Мнишек был дважды женат: вначале на панне Теофилии (Фёкле), в девичестве Тарло, а потом на княжне Головинской. Дочери Урсула (в замужестве Вишневецкая) и Марина (и два сына) - от первой жены (с княжной Головинской у Мнишка были 4 сына и 3 дочери).

С приходом на польско-литовский трон короля Сигизмунда III из шведской династии Вазы (Sigismund III, 1587-1632), влияние на которого иезуитов постоянно усиливалось, власть инквизиции сначала в Польше, а затем и в Литве сделалась угрожающей. Рост могущества инквизиции в Польше и Литве сопровождался неуклонным нагнетанием напряжённости между католиками с одной стороны, и протестантами и православными - с другой. Легендарная религиозная толерантность Речи Посполитой тогда же сошла на нет. Как и многие другие поляки и литвины, Юрий Мнишек не смог избежать воздействия этого психоза, и сделался фанатичным приверженцем католической веры, ненавидящим протестантов всех толков, от кальвинистов до ариев. Вместе с фанатизмом и нетерпимостью в нём проснулись и другие негативные черты, такие, как гипертрофированное тщеславие, неразборчивость в средствах, и т.д.

Трудно сказать, случайно ли познакомился Лжедмитрий I с одной из дочерей Юрия - Мариной, - или всё заранее было подстроено самим Мнишеком, Львом Сапегой, или иезуитами, но одно несомненно: Сапега воспользовался этой возможностью для установления ещё большего контроля над первым самозванцем, ошибочно полагая, что "пультик" этого контроля будет находиться и далее в его собственных руках, однако, как мы знаем из продолжения этой трагической истории, контроль этот впоследствии неоднократно ускользал в руки иезуитов и поляков.

К Марине самозванца должны были привлекать несколько обстоятельств, среди которых не последнюю роль играла её красота, дворянское происхождение и относительная родовитость её отца, да и связи последнего.

То, что Сапега "с самого начала" контролировал Мнишека-отца, очевидно. И когда Юрий повёз своего будущего зятя в Варшаву (где выяснилось, что духовенство и король симпатизируют самозванцу), он делал это по поручению Сапеги.

Попутно Юрий не забывал обтяпывать свои собственные дела, с большой для себя выгодой. Лжедмитрий обязался, поклявшись именем святой Троицы и наложив на себя проклятие в случае неисполнения обещания, жениться на Марине, и, сделавшись царём, выдать ей из казны московского государства, средства на убранство и столовое серебро, дать ей в управление Псков и Новгород, выдать будущему тестю значительные суммы, а также предоставить Марине право развестись с ним в течение года, по её желанию.

Природу же этого лже-контракта обручения выдаёт "последний" пункт, в котором самозванец обязуется, сделавшись царём, приложить все возможные усилия для того, чтобы подчинить Московию власти римского церковного престола (т.е. силой привести её к католицизму).

Нам кажется, что мы достаточно хорошо изучили повадки, характер, психологию, образ мышления Мнишека и Льва Сапеги, и можем с большой долей уверенности сказать, что этот пункт "пре-брачного" контракта выдумали не они. Нет, на самом деле тут никакое не скрепление помолвки юридическим документом, но фактически договор между 3-мя сторонами: Лжедмитрием I, польским королём, и папой Римским с его инквизицией.

Самозванец тут указал, чем он готов заплатить за помощь в захвате власти. С иезуитским коварством этот трёхсторонний договор был упрятан в обёртку контракта-обручения, когда на самом деле таковым не являлся. В нём Лжедмитрий формально действовал как частное лицо, тогда как фактически этот контракт: чисто политический. Зато с формальной точки зрения можно было спрятать от современников и от последующих поколений невероятную подлость и цинизм инквизиции.

Тем не менее, участие Сапеги в этом "проекте" также продолжалось, он не позволил себя выдавить. Когда основной контроль над самозванцем снова переходит в руки Льва Сапеги и его племянника, появляются известия о намерении короля Сигизмунда выдать замуж за Лжедмитрия свою собственную сестру (что могло привести, вероятно, к новым осложнениям отношений со Швецией), а сам Лжедмитрий I, уже сделавшись царём, целое лето и "пол-осени" боролся с противниками, укреплял своё политическое положение, имел любовниц - и как будто забыл про Марину.

И только в ноябре 1605 года он дал сигнал - через своего посла в Речи Посполитой, дьяка Афанасия Власьева, - о намерении жениться на дочери Мнишка, и 12 ноября церемония обручения состоялась. Когда на балу в честь церемонии обручения Мнишек подвёл свою дочь к королю, и тот наказал ей не забывать, что она родилась в Речи Посполитой, и хранить верность своей родине, Власьев сказал Сапеге, что слова короля оскорбительны "для достоинства русского человека" (Костомаров). Эта сцена как нельзя наглядней отражает скрытый конфликт между королём и Сапегой.

Более того, через своего секретаря - Бучинского - Лжедмитрий отправил отцу Марины требование, чтобы она формально соблюдала нормы, принятые в Московском государстве, включая причащение в православной церкви, соблюдение её уставов, покрытие головы после замужества, и т.п.

Сапега советовал Мнишеку письмо (переданное через Бучинского) пока никому не показывать, а лучше довериться его, Льва Сапеги, дипломатическому опыту, однако, тот его не послушал. Когда содержание этого послания стало известно, оно вызвало целую бурю среди католического духовенства и при дворе польского короля, и особенно - у иезуитов.

Даже сам папа Римский, выдавая своё вмешательство в не касающиеся его дела суверенного государства, и в частную жизнь не подвластного ему монарха, не удержался - и написал Марине письмо, где были следующие слова: "Теперь-то мы ожидаем от твоего величества всего того, чего можно ждать от благородной женщины, согретой ревностью к Богу. Ты, вместе с возлюбленным сыном нашим, супругом твоим, должна всеми силами стараться, чтобы богослужение католической религии и учение Св. апостольской церкви были приняты вашими подданными и водворены в вашем государстве прочно и незыблемо. Вот твоё первое и главнейшее дело".

Это письмо было самым настоящим признанием того факта, что центральное обязательство брачного контракта Лжедмитрия на самом деле являлось не частью этого контракта, но замаскированным под один из пунктов его соглашением между Лжедмитрием - и папским Римом. Нарушившего ТАКОЕ серьёзное обязательство кровожадные вожди католицизма просто не могли оставить в живых, и потому, взяв Марину Мнишек себе в жёны при одновременном проведении противоположной обещанной Ватикану политики, самозванец подписал себе смертный приговор.

Лжедмитрий пытался смягчить реакцию Рима, попросив сделать для Марины "исключение", но тем самым ещё больше разозлил инквизицию, и получил от Рангони, папского нунция в Польше, "наставительный" ответ, где говорилось, что для такого "исключения" надо обладать властью большей, чем та, которой обладает нунций (намёк на то, что и сам папа не смог бы в этом помочь), и прозрачно намекал (почти открыто указывал) на то, что Лжедмитрий должен привести православных к католицизму силой своей самодержавной власти.

С не меньшей откровенностью выдаёт тайную подоплёку вещей письмо кардинала Боргезе тому же Рангони, в котором есть такие строки: "Пусть Марина остается непременно при обрядах латинской церкви, иначе Димитрий будет находить новое оправдание своему упорству". Под "упорством" надо понимать отклад (или нежелание) силой привести московитов к католической вере.

Марина, в сопровождении своего отца, Юрия Мнишека, и других панов, литвинов и поляков, прибыла в Московское государство 8 апреля 1606 года, а 3 мая торжественно въехала в столицу (где московские гости, купцы, народ очень радостно и преданно - огромными толпами - приветствовали её), потом в Кремль, и остановилась в Вознесенском монастыре у матери царя. Потом сыграли свадьбу по русскому обычаю, и было венчание в Успенском соборе, тоже по русскому православному обычаю, которому предшествовала (по настоянию Лжедмитрия) коронация Марины, помазание её на царство и причащение св. Тайн, что - по мнению (и в глазах) царя и народа уже сделало Марину православной.

Однако, перспектива восстановления славянского союза, который знаменовали собой брачные узы между Мариной Мнишек и Лжедмитрием Первым (Гришкой Отрепьевым), вожделённого мира между Великим княжеством Литовским и Московией, а потом, может быть, и Польшей: всё это улетучилось, как дым, в одну минуту, 16 мая, когда заговорщики Василия Шуйского, тайного ставленника Ватикана (или, по крайней мере, фаворита папы), ворвались в царские палаты Кремля - и убили Лжедмитрия I.

Одним из союзников Сапег во время этих событий являлся казацкий атаман Александр Лисовский. Это был отчаянно смелый - до безумства - человек, физически очень сильный и очень жестокий, пользовавшийся дурной славой, вселявший в сердца противников страх и холод. То ли время, то ли какие-то его реальные черты сделали его легендой в глазах современников - и, возможно, приукрасили память о нём. И верные Василию Шуйскому регулярные войска, и создаваемые уездными добровольцами, а позже Мининым и Пожарским ополчения, как огня, боялись этого атамана, которого запорожские казаки прозвали своим "батькой".

Надо сказать, что симпатии самого Лисовского были отнюдь не на стороне Короны (Польши), а на стороне Яна-Петра Сапеги. Несмотря на это, как и на то, что в Московии Лисовский был союзником Литвы, казаки, которые в то или в иное время были под его началом, а потом его покинули, в то же время бесчинствовали в Беларуси, разоряли и грабили ближайшие к Украине или Московии области. Грабили они и разоряли всё, что встречали на своём пути в Московском государстве, включая божьи храмы - православные церкви - и особенно монастырские обители, которые имели гораздо более слабую защиту, чем замки и крепости, а иногда вообще никем не защищались.

Среди предводителей казаков было немало польской и литвинской (литовско-белорусской) знати, особенно литвинской. Так же, как князь Вишневецкий и многие другие, "спутавшиеся" с казаками бесшабашные и буйные князья или графы, князь Александр Иосиф Лисовский-Янович происходил из белорусского шляхетского рода герба Еж.

Родился Александр Лисовский в 1574 году неподалёку от Вильни, и был позже увезён родителями (примерно в 1589 г.) в одно из их имений в околице Бреста. Молодой Лисовский поступил на военную службу в гусарский полк в возрасте 19 или 20 лет, участвовал в войне в Инфантах (Прибалтика) под началом легендарного гетмана Яна Кароля Ходкевича.

За участие в "рокоше" (мятеже) Зебжидовского 1607 г. против абсолютистских тенденций Зигмунда (Жигимонта, или Сигизмунда) III, своими реформами намеревавшегося уничтожить шляхетские вольности, пан Лисовский, уже известный за свою ловкость и репутацию лихого наездника ротмистр кавалерии войска Литовского, был заочно осужден на "баницию" (вечное изгнание из государства), и - в случае нарушения запрета возвращения на родину - мог попасть под осуждение на смертную казнь. Александр Лисовский сделал то, что до него делали многие представители шляхты, оказавшиеся вне закона: бежал в Запорожскую Сечь. Там он "получил" под своё начало 200 или 300 казаков, и отправился с ними в "командировку" в Московию. Там и без Лисовского хватало своих атаманов. Ненавидимый всем народом, Василий Шуйский породил невиданное доселе сопротивление своей власти. Волнение следовало за волнением, восстание за восстанием.

Именно в 1607 году начало расширяться грозное движение под руководством Ивана Болотникова, мятежного воеводы, который бежал от Шуйского сначала в Серпухов, затем в Калугу. Оттуда он перебрался в Тулу, где укрепился вместе с казачьим атаманом, вошедшим в историю под именем самозванца Лжепетра. Ещё когда был жив Лжедмитрий I, он объявился среди терских казаков, выдавая себя за сына царя Фёдора, которого на самом деле никогда не было. К Болотникову прибыл Шаховской, решивший вместе с ним обороняться от Шуйского, доведя численность своих войск до более, чем 30 тысяч человек.

Весной 1607 года царь Василий послал против мятежников большое и сильное войско, но оно было разбито мятежниками. Тогда летом Шуйский сам повёл огромное войско на Тулу, сопровождая свой путь неслыханными даже при Иване Грозном злодеяниями. Занимая восставшие города, он истреблял всё их население, лидеров сажая на кол, и десятками тысяч сажая "пленных в воду", т.е. топя. Тот же метод массовых убийств в своё время использовал Иван Грозный, когда, заняв белорусский город Полоцк (один из крупнейших центров Великого княжества Литовского), утопил несколько тысяч человек в Воловьем озере, связывая крепкими верёвками по нескольку человек и бросая их в воду. Тот же способ Грозный использовал в Новгороде Великом. Царь Иван, конечно, был психотичным садистом, но во-первых, как только разум его просветлялся, и он начинал осознавать свои злодеяния, им овладевали ужас и раскаянье, и он каялся в своих грехах, и даже пытался наложить на себя руки, а во-вторых - на фоне "просвещённой" западной инквизиции, религиозной войны между протестантами и католиками, да и прочих ужасов XIV-XVII веков, сами масштабы его зверств выглядят весьма скромными. Шуйский же был палачом, который никогда не раскаивался и которого никакие масштабы убийств не останавливали, даже если бы пришлось уничтожить всё население государства, которым он управлял. Треть территории страны была отдана войскам (среди которых немалую часть составляли иностранные наёмники (ни при одном московском великом князе или царе доля наёмников не была такой высокой) на грабёж и разорение.

До Тулы определённо дошли известия о зверствах Шуйского, что несомненно ожесточило защитников города, который даже такая огромная армия, жаждущая ограбить город, взять не смогла. Так что летнюю компанию ожидала участь весенней, если бы не догадались устроить на реке Упе плотину и затопить Тулу. Только тогда - 10 октября 1607 года - город был взят.

Осознавая негативный эффект, вызванный его палачеством, и видя сочувствие к Шаховскому и Болотникову в глазах своих воевод, Шуйский, из опасения нового мятежа, не решился открыто умертвить пленников, а сослал Шаховского на Кубенское озеро, а Болотникова в Каргополь, где - по приказу царя - его утопили. Лжепетра - как представителя низшего сословия - повесили без всяких церемоний.

Шуйский торжествовал победу, как вампир, напившийся крови. Садистская радость распирала его до такой степени, что он даже не пошёл усмирять северские города, а вернулся в Москву праздновать победу.

А тем временем, примерно в августе 1607 года, когда Василий всё ещё находился под Тулой, в Стародубе Северском объявился второй Лжедмитрий, которому стародубцы поверили, и пошли за ним.

Стародуб - это один из спорных пограничных городов Литвы, каким - среди прочих - расплатилась Польша за уступки со стороны Московии, что вызвало возмущение литвинов - и привело к серьёзному конфликту между Польшей и Литвой.

Не исключено, что Польша подарила литовский Стародуб Москве в качестве Троянского коня, подготовив до передачи там анти-царское "подполье", и очень похоже на то, что Лжедмитрий II был одним из "подготовленных" людей.

Однако, может быть и так, что - когда литвины узнали об участи Стародуба - это именно они приготовили там подвох, трансформировав его в Троянского коня: на зло полякам. Эта вторая версия более вероятна, т.к. Лжедмитрий II, как и его предшественник на поприще самозванства, был человеком Льва Сапеги, только гораздо менее "подготовленным", чем первый.

Поэтому ничего удивительного нет и в том, что за вторым Лжедмитрием пошло много литвинов. От Речи Посполитой к нему присоединились Выламовский, Млоцкий, Зборовский, Стадницкий, Ян-Пётр Сапега, от Московского государства другие, среди которых также было много литвинов либо московской знати литвинского происхождения: князь Василий Моссальский, князь Димитрий Тимофеевич Трубецкой, князь Димитрий Черкасский, князь Алексей Сицкий, князья Засекины, и другие.

Марина Мнишек, которой лишь по удачному пока для неё стечению событий посчастливилось сохранить жизнь - и даже выйти из заточенья живой и невредимой, оказалась в обозе Яна-Петра Сапеги, который вёл своё воинство "солдат удачи" в Тушино, ко второму Лжедмитрию. Похоже, что первый Лжедмитрий и Марина Мнишек действительно любили друг друга, т.к. услышав ложь о том, что её венценосный муж спасся, Марина была весела и всю дорогу пела, но, узнав от Моссальского, что новый Лжедмитрий - не её муж, а другой человек, впала в отчаянье, плакала и стенала. Даже беспрестанными угрозами и уговорами в течение 5 дней Сапеге не удалось заставить её согласиться принародно признать в новом Лжедмитрии её мужа, но капля и камень точит, и Юрий Мнишек, за 300 тысяч рублей и северскую землю с четырнадцатью городами согласился помочь в уговорах, и сопротивление уже взятой под стражу Марины было сломлено. Известно также, что в уговорах участвовал иезуит, некий Риецци, а также польский посол Олесницкий. Уже одно только перечисление "уговорщиков" показывает, какие силы стояли за Лжедмитрием II и боролись между собой за его душу. После этого отношения между Юрием Мнишком и его дочерью навсегда были испорчены. Имеются известия о том, что Юрий Мнишек, возвратившись в Речь Посполиту, большей частью находился в Варшаве.

Марина Мнишек, переодевшись в гусарское платье, в ночь с 16-го на 17-е февраля 1608 года бежала из Тушино со служанкой и несколькими казаками, но сбилась с пути и попала к Яну-Петру Сапеге.

Дальнейшее отношение Яна-Петра к Марине характеризует его как далеко не безнравственного человека. Несмотря на явные политические неудобства для него возвращения Марины в Речь Посполиту, Сапега уговаривал её решиться на этот шаг, убеждая, что ничего хорошего её в Московии не ждёт. Но после того, как она стала свидетельницей цинизма, двуличия и лжи польского королевского двора и католического духовенства, совершающего "во имя церкви" противные богу дела, молодая женщина прониклась отвращением к Польше, иезуитам, и, наоборот, полюбила Московию. Узнав, что она намеревается ехать в Калугу к новому самозванцу, Сапега должен был как политик возрадоваться, но как человек он сочувствовал Марине - и не хотел её гибели: "Не безопаснее ли Вам воротиться к отцу и матери, на родину, неужто Вы не знаете, что с Вами будет, если попадете в руки Скопина-Шуйского или Де ла Гардии?"

Марина отвечала ему в таком роде: "Тут я царица всея Руси. А кем я буду на родине? Пусть лучше погибну тут, чем с позором вернусь туда".

"Я Вас не пущу против вашей воли, - пытался настоять Сапега. Но та ответила, что никогда не подчинится, и что готова даже вступить с ним в бой: "Если не пустите меня, ясновельможный пан, буду с Вами биться, я и мои 350 казаков". И, облачившись в польский красный бархатный кафтан, надев сапоги со шпорами, вооружившись саблей и пистолетами, Марина верхом отправилась в дальний и опасный путь к второму Лжедмитрию - в Калугу.

И - кто знает? - вернись она в Речь Посполиту, не отравили бы её, как других неугодных Риму, тем же ядом аква тофана?

В отличие от последователей Лжедмитрия I, костяк которой составляла "земская дружина", за вторым Лжедмитрием пошла разномастная публика - казаки, зажиточные крестьяне, мелкие дворяне, литвины, мещане-ремесленники, и другие.

Численность рядов Лжедмитрия II стремительно росла; он разбил царское войско, обратив его в бегство, и устроил под Москвой - в селе Тушино - укрепленный лагерь. Число его сторонников продолжало расти.

Интересно, что тайну личности этого человека, выдававшего себя за погибшего сына Ивана Грозного - Дмитрия, - так и не удалось раскрыть до сих пор. Больше всего исследователей считали, что он был крещёным евреем из Стародуба.

Силы самозванца и царя-узурпатора примерно сравнялись. Теперь одолеть Лжедмитрия II Шуйский уже не мог. Со своей стороны, и самозванец был неспособен без помощи извне взять Москву. В надежде отвратить от него народ, сторонники Шуйского прозвали Лжедмитрия II "Тушинским вором", хотя тогда любого противника верховной власти называли "вором".

На какое-то время в Москве установилось перемирие, и в это время недалеко от Орла Лисовский набирает в свой отряд примерно полторы тысячи донских казаков. Это уже была целая небольшая армия из запорожских и донских казаков - людей, хорошо знающих военное дело, с которыми Лисовский перебрался из Северской земли на север Рязанской - и неожиданно для всех взял хорошо укреплённый город Зарайск: не в последнюю очередь благодаря перешедшим на его сторону городским казакам и посадскому люду.

Если бы взятие Зарайска оказалось чистой случайностью, просто везением, тогда сразу же после взятия Зарайска Лисовский был бы разбит, а его воинство перебито или рассеяно. Дело в том, что тут же - под Зарайском - на Лисовского надвинулись известные воеводы Иван Хованский и князь Захарий Ляпунов со своим войском, угрожая окружением и гибелью. Тогда Лисовский дал им бой - и разбил их тут же, под Зарайском. Стало ясно, что у Лисовского имеются не только задатки выдающегося авантюриста, но и талантливого командира.

В Михайлове в войско Лисовского влились остатки армии разбитого Шуйским Болотникова. Царские воеводы доносили (конечно, преувеличили), что под хоругви Лисовского собралось 30 тысяч человек. Однако, вряд ли численность помогла "лисовчикам" взять Коломну - одну из самых мощных в то время крепостей Московии, считавшуюся неприступной. Это уже вступал в полную силу злой полководческий талант Александра Лисовского.

В то же самое время силы Лжедмитрия под Болховом наголову разбили войско Шуйского во главе с его собственным братом Дмитрием Шуйским и князем Василием Голицыным, уже к лету 1608 года подойдя к стенам Москвы, остановившись укрепленным лагерем в селе Тушино, где Лжедмитрий учредил свою ставку (отсюда - прозвище "Тушинский вор").

Лисовский принял решение тоже идти на Москву, и оставил Коломну, двинувшись в московском направлении. Когда примерно половина пути была преодолена, Лисовского атаковал царский воевода князь Иван Куракин. У воеводы было регулярное войско и артиллерия. Кроме того, Куракин считался одним из лучших полководцев своего времени, и, что даже ещё более важно, среди других воевод Московии выделялся неистощимой изобретательностью и фантазией.

Сброд, сбежавшийся под хоругви Лисовского, не устоял против натиска Куракина, не слушал приказов, сломал строй и разбежался, бросив "огневой наряд" (артиллерию), добытый в Коломне и доставшийся противнику.

Лисовский учился быстро, и сделал вывод, что лучше не набирать в свои ряды случайных людей. Он ограничил свой отряд 3-6 тыс. всадников, создав "летучую", мобильную конницу, которая презирала обозы, добывая всё необходимое исключительно грабежами или в бою, а потому имела решительное преимущество в скорости и быстроте реагирования.

На вооружении у лисовчиков были сабли, луки, пики и самые лёгкие мушкеты. От артиллерии Лисовский полностью отказался. В "современном формате" можно сказать, что он создал нечто вроде "десанта" того времени, возможно, осознав, что для руководства большими и громоздкими армиями у него нет ни опыта, ни выучки.

Лисовчики поражали современников способностью появляться совершенно неожиданно там, где их никто не ждал, преодолевая за одну ночь 120-150 вёрст и более, бросаясь в бой прямо с марша, уходить из "плотно захлопнутых" ловушек, ускользать почти не имея потерь из самых, казалось бы, безнадёжных ситуаций. Они побеждали в несколько раз превосходящие их войска, брали города, нападали на обозы и монастыри, и дурная слава о них прокатилась по всей Европе.

К осени 1608 года Лисовский обосновался вблизи Москвы, и в сентябре присоединился к войску гетмана Яна-Петра Сапеги, вместе с которым отправился из Тушина осаждать Троице-Сергиев монастырь.

Во время осады укреплённый лагерь Яна-Петра Сапеги был разбит на Клементьевом поле, к юго-западу от монастыря.

В начале 1608 года лагерь в Тушине оказался обречён из-за хаоса, отсутствия общего руководства, страха перед нападением Михаила Скопина-Шуйского: и 15 марта союзник Сапеги Рожинский распустил вольницу, поджёг лагерь и ушёл, однако, вблизи Иосифа монастыря между последовавшими за Рожинским казаками произошла ссора (стычка), во время которой Рожинский упал боком на каменную лестницу монастыря, и вскоре умер. После этого многие литовцы, поляки и казаки, бывшие с ним, перешли на сторону польского короля.

Ян-Пётр Сапега сначала тоже присоединился к польским королевским войскам, но вскоре изменил своё решение, и увёл верных ему литвинов к самозванцу, где воевавшие на стороне Лжедмитрия литовцы и поляки избрали его своим гетманом.

Тем временем в ситуации произошли драматические изменения. Василий Шуйский терпел одно поражение за другим. Польский гетман Жолкевский нанёс сокрушительное поражение его брату, а потом разбил другие, верные Шуйскому, войска. В конце-концов Шуйского сбросили с престола, и так бесславно его правление и закончилось.

Теперь, когда Шуйского не стало, с вящей актуальностью встал вопрос о разрешении спора между двумя главными из оставшихся соперников: между войском Жолкевского и новым самозванцем.

Оба лагеря стали готовиться к решающей битве. И польский гетман, и Лжедмитрий II стали с верными каждому войсками на Девичьем поле, напротив друг друга, как обычно перед сражением.

Князь Ян-Пётр Сапега, который не хотел вести литвинов и поляков друг на друга, решил прибегнуть к помощи дипломатии. Не желая вести переговоры и с Жолкевским, который без короля ничего не решал, он снарядил посольство к Сигизмунду в Смоленск. По совету Сапеги, Лжедмитрий II и Марина Мнишек передали с его послами своё послание королю, в котором обещали платить 300 тысяч злотых контрибуции в течение 10 лет, а сыну Сигизмунда, королевичу Владиславу - 100 тысяч ежегодно, возвратить Польше и Литве Ливонию, а Литве уступить Северские города, участвовать в походах против шведов и поддерживать эти походы деньгами, и с готовностью вассалов поддержать любую военную компанию по требованию польского короля: только бы он не мешал овладеть Москвой.

Никто не в силах отрицать того, что 2 стоявших друг против друга гетмана - Сапега и Жолкевский - представляли один Литву, другой Польшу, готовых сцепиться в смертельной схватке за Москву. В Литве против короля выступал его собственный государственный секретарь Лев Иванович Сапега, на поле брани представленный его племянником, Яном-Петром Сапегой. Это был редкий случай, когда в основном Радзивиллы и Пацы поддерживали Сапег, и вот-вот готовы были оказать военную помощь. В этой ситуации польский король Сигизмунд должен был найти очень убедительный политический вызов, тем более, что у него не было своего самозванца, которого он посадил бы на московский престол.

И тогда король объявляет о номинации на московский престол своего сына, королевича Владислава. Это был сильный ход. Кандидатура королевича моментально нашла множества сторонников в Московском государстве. Люди устали от войны и разрухи, мечтали о возвращении мира и стабильности, и воцарение Владислава сулило им это. Очень скоро прогноз как советников короля, так и советников Сапег возвестил о том, что вся Московия готова признать Владислава своим царём. Но была одна "загвоздка". Хотя Сигизмунд был уже согласен на хотя бы внешнюю демонстрацию Владиславом следования православной традиции, сам королевич, воспитанный иезуитами, ни за что не хотел ни в чем уступить, нарушить "чистоту" следования догмам и канонам католицизма.

К тому моменту сторонники Сапеги и Лжедмитрия с Мариной готовы были начать бой с Жолкевским. Из Суздаля, Владимира, Галича и других городов к Лжедмитрию шли подкрепления. Московские бояре, те самые, что поддержали в своё время заговор против Бориса Годунова, служили Шуйскому, а теперь предавали народ и отечество, в страхе шептали Жолкевскому о том, что население Москвы боится польского владычества - и вот-вот восстанет, чтобы поддержать литвинов Сапеги и Лжедмитрия. Эти сановники уговорили Жолкевского не медлить, а начинать бой сейчас же.

Польский гетман направил свою армию вокруг Москвы на решающую битву. Сапега вывел против него свое войско, костяк которого составляли воины-литвины и казаки Лисовского. Сапега, опасаясь того, что Лжедмитрия могут убить в бою или выслать убийц-лазутчиков (и тогда конец всему без боя), отослал его к Марине Мнишек, в Угрешский монастырь.

Однако, Жолкевский передал Сапеге, что хочет с ним договориться, и оба гетмана съехались в виду стоявших друг против друга войск. Ян-Пётр Сапега был готов даже к поединку, который разрешил бы спор - и предотвратил бы битву. Однако, Жолкевскому удалось уговорить Сапегу не начинать сражения, дав ему (частично лживые) обещания вознаградить бывших на стороне Лжедмитрия литвинов и поляков, а когда Сапега потребовал "по-царски" обеспечить Марину Мнишек и самозванца, Жолкевский дал своё "благородное" слово, пообещав и это. Дяди - Льва Сапеги - не было рядом, а раций или телефонов в то время не существовало. Литовский гетман решил "в последний раз" поверить полякам, однако, держал своё войско в полной готовности.

Уже к вечеру Жолкевский прислал Сапеге письменное подтверждение, в котором именем короля обещал дать в удел самозванцу и Марине Самбор или Гродно. Даже после этого литвины не оставили Яна-Петра Сапегу, но все поляки, служившие под его началом, перешли на сторону своего короля - и присоединились к Жолкевскому. Лисовский со своими казаками остался верен союзу с Сапегой. Московские бояре коварно подослали в лагерь Сапеги боярина Нагого, который, пользуясь неприкосновенностью, стал агитировать московскую знать покинуть Сапегу и присягнуть в Москве на верность королевичу Владиславу.

Князья Фёдор Долгорукий, Алексей Сицкий, Фёдор Засекин, Михайло Туренин, а с ними московская шляхта (дворяне) ушли тогда от Сапеги и Лжедмитрия II в Москву, и лишь один Дмитрий Тимофеевич Трубецкой остался с Лжедмитрием и Мариной Мнишек. Войско Сапеги было ослаблено настолько, что ни о какой битве не могло быть и речи.

Когда Лжедмитрий и Марина услышали условия договорённости между Сапегой и Жолкевским, уже официально доложенные польскими депутатами, Марина сказала: "Пусть король Сигизмунд даст царю Краков, а царь из милости уступит ему Варшаву".

Узнав о таком ответе, гетман Жолкевский прошёл с войском через Москву, надеясь захватить самозванца и Марину в монастыре врасплох, но московские жители прибежали к Лжедмитрию чуть раньше, предупредив об опасности, и тот вместе с Мариной бежал в Калугу, с отрядом донских казаков под началом атамана Заруцкого.

Когда московские бояре почувствовали неладное в политике поляков и усмотрели отсутствие чёткого плана, они стали подговаривать народ против своих бывших союзников.

К концу 1610 года ряд городов признал Владислава, а ряд других - Димитрия (самозванца); Гонсевский, присланный вместо Жолкевского, посадил под арест князей Воротынского и Андрея Голицына, чем вызвал бурю возмущения среди населения.

Позиция самозванца снова усилилась, и он наверняка набрал бы прежнюю силу, если бы не его гибель в самом конце 1610 года. Лжедмитрия Второго убил крещёный татарин Пётр Урусов с родственниками и другими татарами, который мстил за убийство самозванцем на охоте татарского касимовского царя (Касимов - небольшой городок на реке Ока) Ураз-Махмета, который служил Жолкевскому (тогда как сын Ураз- Махмета служил самозванцу). Лжедмитрий посадил было Урусова под стражу на 6 недель, но в начале декабря 1610 года Марина Мнишек уговорила выпустить Урусова из заточения, простить, обласкать и приблизить к себе. И вот, 10 декабря 1610 года, на прогулке за Москва-реку Лжедмитрия устранили.

То, что смерть его наступила именно тогда, когда это позарез нужно было его противникам, и, в первую очередь, московским боярам, наталкивает на мысль, что Урусов был орудием Сигизмунда либо (скорей всего) кремлёвских бояр. То, как они устранили и первого Лжедмитрия, и второго - крадучись, по-воровски (так же, впрочем, как Годунова): говорит в пользу прозвища "воры", которое они заслужили гораздо больше, чем самозванец.

И, наконец, окончательно разоблачает Урусова как орудие кремлёвских бояр или Сигизмунда тот факт, что это именно он позже в Астрахани представил нового, своего самозванца, именем которого стал разыгрывать партию своих покровителей.

Когда Ян-Пётр Сапега получил известие о страшном конце Лжедмитрия II, он смешался, и, не зная, за кого ему теперь воевать, осадил Калугу - и потребовал впустить его в город и присягнуть польскому королю Сигизмунду и сыну короля - Владиславу. Донские казаки, поддерживавшие Марину Мнишек, по её приказу вступили с Сапегой в бой, но мещане Калуги объявили в своём послании, что целуют крест тому, кто на Москве будет королем.

Марина же прислала Сапеге своё письмо: "Ради Бога избавьте меня. Мне, быть может, каких-нибудь две недели осталось жить на свете. Избавьте меня, избавьте, Бог вам заплатит!" (Цитата по Костомарову)

Получив от калужан удовлетворение своего требования, Ян-Пётр удалился, оставив Марину.

Через какое-то время появился первый крупный и признанный вождь русского народа, не связанный уже ни с Лжедмитрием, ни с Шуйскими, ни с литвинами Сапеги, ни с поляками Жолкевского или Гонсевского, ни с донскими или запорожскими казаками. Это был Прокопий Ляпунов, с его призывами стоять за православную веру и Московское государство.

Когда Заруцкий, Трубецкой и Марина изъявили желание присоединиться к Ляпунову - и бороться за православную веру и московское государство, изгнать поляков и литовцев из его пределов, всенародно выбрать нового царя - и вернуть народ к жизни без иностранного господства, он принял их под свои знамёна.

Заруцкий сначала соединился с Ляпуновым в Рязани, потом в Туле стал собирать казаков, вместе с которыми прибыл поддержать Ляпунова под Москвой, привезя вместе с собой туда и Марину с её малолетним сыном. В конце марта 1611 года, во время борьбы за Москву разных фракций, в ней начался страшный пожар, который уничтожил большую часть столицы, после чего Ляпунов, Заруцкий и Трубецкой были избраны лидерами и правителями Московии. Сапега с Лисовским вероятно также несколько раз были в числе сторонников Ляпунова и бились с поляками под Москвой и в других местах. То, что Марина не смела при Ляпунове заикаться об избрании её и покойного Лжедмитрия малолетнего сына Ивана царём - неверно. Среди донесений шведскому королю из Московии есть одно, в котором говорится о согласии Ляпунова во время избрания "всею землёю" нового царя номинировать и кандидатуру малолетнего Ивана. Так что мотива убивать Ляпунова ни у Марины, ни у Заруцкого не было. Убийство Ляпунова казаками 25 июля 1611 года представляется очередным заговором Шуйских, и для Марины с Заруцким должно было быть настоящей трагедией, уничтожившей последние их надежды на возвышение. Им ничего больше не оставалось иного, как снова провозгласить младенца наследником престола, которому они присягнули - и потребовали того же от народа. От имени "царевича" Ивана Заруцкий с Мариной выступили против поляков Гонсевского, а Ян-Пётр Сапега с Лисовским выступали то на их стороне, то против них, но почти неизменно тоже против королевского войска. Под их знамёна снова сбежалось много сторонников, с которыми они осадили Москву, а Марина для безопасности, вместе с сыном отправилась в Коломну.

В это время в Пскове объявился новый самозванец, утвердившийся там, под знамёна которого перебежали казаки и другие сторонники Заруцкого и Марины, а потом к ним примкнул и сам Заруцкий вместе с Трубецким.

Наконец, осенью того же года в Нижнем Новогороде возникло новое ополчение, избравшее своим предводителем князя Димитрия Михайловича Пожарского, ряды которого пополнялись всю зиму. Конечной целью этого ополчения было изгнание не только поляков, но и литвинов Сапеги, а также казаков. Пожарский дал ясно понять, что для Заруцкого с Мариной в рядах его ополчения места нет, и разослал грамоты с требованием не признавать прав сына Марины на престол. Трубецкой фактически перешёл на сторону Пожарского. Заруцкий с Мариной пытались убрать Пожарского, подослав к нему убийц, но по чистой случайности те не добились успеха.

Тема дальнейшей судьбы Марины Мнишек описана очень живо и подробно в разных источниках. Её и её сына Ивана ждала трагическая и страшная участь.

Показательно, что, как царь Борис, так и оба Лжедмитрия (как мы полагаем), Лисовский, Ян-Пётр Сапега, многие и многие другие люди, да и сама Марина с казаком Заруцким - погибли от рук одного и того же страшного рода Шуйских: хотя общим руководством войска, посланного уже при царе Мишке Романове для поимки Марины и Заруцкого, руководил князь Одоевский, главную роль в этой операции играл окольничий Семён Головин, шурин и приятель Михаила Скопина-Шуйского. Через него Шуйские фактически контролировали это предприятие.

После гибели Лжедмитрия II и саботажа королевичем Владиславым номинации своей же кандидатуры на московский престол, и Ян-Пётр Сапега с Лисовским, со своей стороны, и Жолкевский - со своей, оказались в незавидном положении. Лисовский и Ян-Пётр не могли вернуться в Литву, т.к. первому там грозила смертная казнь ещё по давнему приговору короля, а второй был также осуждён за буйство, к чему прибавилась вина вторжения во главе 7 тысяч буйных голов в соседнее с Речью Посполитой государство без ведома и согласия на то короля, участие в войне против Шуйского на стороне самозванца, стычки людей Сапеги и Лисовского (до намечавшейся битвы и после неё) с людьми Жолкевского, в результате чего погибло немало поляков, выступление против номинации королевича Владислава на царский престол, и другие прегрешения.

Жолкевский, со своей стороны, хотя и предотвратил битву между его силами и силами Лжедмитрия, выиграв дуэль с Сапегой, Лисовским и самозванцем с Мариной Мнишек, и победил Шуйского, так и не смог подавить сопротивление в Московском государстве, предупредить формирование могучих сил за изгнание поляков, потому что это лежало за пределами его гетманской компетенции, а польский король вёл себя в этой ситуации как трус и предатель из-за отсутствия у него чёткой и ясной программы, и, в частности - отсутствия представлений о том, что делать с Литвой.

Жолкевский вынужден был (по приказу короля) сотрудничать с боярами- предателями, которых "не переваривал", и которые предали Годунова, Шуйского, а потом и самого Жолкевского, но были его верными слугами и вассалами в период намечавшейся битвой с Сапегой, напуганные успехами Лжедмитрия II и его союзников.

К тому же Жолкевский попал в тайную немилость короля, который не мог ему простить изгнания из его стана иезуитов-миссионеров, отказом от преследования Лжедмитрия II после тактической победы гетмана над ним под Москвой, "мягкого" отношения к Яну-Петру Сапеге, которого он после противостояния под Москвой послал усмирять северские земли (а Сапега намеренно жёсткими действиями и демонстративными грабежами умышленно настроил население против Жолкевского), недостаточно "рьяным" рвением в борьбе за интересы короля, и, наконец, слишком либеральным отношением к населению Московии.

Король боялся распространения дурного влияния, которому подверглись в Московии люди гетмана Жолкевского, на Польшу и Литву, и по-видимому планировал сделать гетмана и его войско смертниками, и не отзывая их на родину, и не посылая им подкреплений. Обоим гетманам-противникам, литовскому и польскому - Сапеге и Жолкевскому - ничего не оставалось, как продолжать войну, но после московского противостояния они вероятно сочувствовали друг другу. Не решившись устранить Жолкевского, король отозвал его на родину (где, по косвенным данным, его, возможно, в конце концов отравили), а на его место прислал Гонсевского.

Для Сапеги центральной задачей его военного плана после гибели Лжедмитрия II оставалось овладение Троице-Сергиевым монастырём. Троице-Сергиев монастырь держался против осады Сапеги и Лисовского с 23 сентября 1608 года по 12 января 1610 года, т.е. около полутора лет. Это редкий пример такой длительной осады, и причины, по которой монастырь не был взят, до сих пор представляются не совсем ясными, хотя некоторые из них очевидны: например, нежелание Сапеги в полную силу использовать артиллерию и методику поджогов, вследствие стремления пощадить монастырь.

Численность литовско-казацкого войска под началом Яна-Петра Сапеги и Александра Лисовского в разные периоды осады составляла от 10 до 30 тысяч человек (цифра "30 тысяч" нам представляется сильно преувеличенной). Численность защитников монастыря в разные периоды колебалась от 3-х до 7 тысяч человек. В это число входили монахи, гарнизон отборных профессиональных царских стрельцов, а также народное ополчение. Кроме того, к обороне монастыря было привлечено от 2-х до 3-х тысяч крестьян из окрестных монастырских сёл. Таким образом, максимальное число защитников составляло около 10 тысяч человек.

Хотя у защитников достало еды, а доставку провизии в монастырь осаждавшим так и не удалось пресечь, у многих началась цинга. В монастыре также не хватало пороха, мушкетов, и другого оружия. И, тем не менее, оборона Лавры продолжалась до самого прихода московских войск под началом князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского. Родственник Василия Шуйского - царя-узурпатора - Михаил Скопин-Шуйский последовательно служил Годунову, Лжедмитрию, Василию Шуйскому - и всех последовательно предавал. Матёрый изменник, он в конце концов стал служить и "Мишке" Романову.

Многие факты осады и защиты Троице-Сергиева монастыря известны из "Сказания" Авраамия Палицына (в миру - Аверкий Иванович), умершего в 1627 году. Аверкий Иванович происходил из древнего княжеского рода литвинов Палицыных, выходцев из Великого княжества Литовского (вот, пожалуйста, ещё один пример "кадрового" вклада Литвы в Московию: см. выше наши рассуждения о типах государств (наций) - польского, литовского и московского). В 1580-х годах упоминается воеводой в городе Коле, служа Борису Годунову. По некоторым сведениям - ещё до убийства Шуйскими царя Бориса Годунова (вероятно, в связи с заговором Шуйских против Бориса) был брошен Шуйскими в темницу, где подвергался пыткам.

В 1588 году, будучи в опале, был заключён в Соловецкий монастырь, где насильственно пострижен в монахи. В 1608 году стал Келарем Троице-Сергиева монастыря. Во время 15-месячной осады Троице-Сергиева монастыря войсками Сапеги и Лисовского Палицына в монастыре не было. В это время он находился в Москве, на Троицком подворье, откуда делал попытки держать связь с монастырём и каким-то образом помочь ему. В 1610 году, во время переговоров московского посольства с польско-литовским королём Зигмундом (Жигимонтом, или Сигизмундом) III, в поведении Палицына усмотрели двуличность, и за это снова заточили в Соловецкий монастырь, где он и закончил работу над своим "Сказанием".

Лисовский устроил свою ставку ("штаб") в Суздале, с его "замком" (крепостью) и мощными стенами Спасо-Ефимьевского монастыря. Ян-Пётр Сапега в основном обретался в районе Дмитрова. В Живоначальной Троице у них находились обозы и охраняемые, окружённые повозками (типа гуситских) лагеря.

Главной неудачей (кроме политической победы Жолкевского с помощью хитрости и обмана), с которой начались все неприятности Яна-Петра Сапеги и Лисовского, стало снятие осады с основанного св. Сергием Радонежским Троице-Сергиева монастыря, который союзникам так и не удалось взять. Несмотря на это, за 16 месяцев осады монастыря лисовчики нападали из Суздаля и Троицы на соседние города Московского государства, которые нещадно грабили и опустошали. Эти набеги нанесли целому району огромный ущерб.

Поддержав Лжедмитрия II, Лисовский получил звание полковника. Лжедмитрий II и Сапега использовали кавалерийский корпус Лисовского для подавления восстаний и какого бы то ни было сопротивления на контролировавшихся ими территориях. Так, зимой Лисовский жестоко подавил бунт в Суздале, а в апреле 1609 года, по заданию гетмана Сапеги, отправился во главе трёх тысяч лисовчиков усмирять восставшие замоскворецкие городы, имея, кроме кавалерии, несколько пушек.

К Лисовскому присоединились через день-два несколько хоругвей войска Литовского. Они жестоко подавляли всякое сопротивление и недовольство, захватили, ограбили и опустошили Кострому, Галич, и другие города.

Гражданская война в Московии, в ход которой вмешались Литва и Польша, ни одной из сторон не приносила успеха, и только на рубеже 1608- 1609 годов наметился перелом. В первых числах мая началась борьба одновременно в двух разных местах, в одном из которых нападало ополчение московитов, а в другом нападающей стороной были Ян-Пётр Сапега с Лисовским.

Ярославль защищали от подчинённого Сапеге литовского контингента Яна Микулинского с запорожскими казаками совместные милиции ополчений из северных районов Московского государства. Микулинский разорил окрестности Ярославля и Николо-Сковородский монастырь в селе Меленки, но сам город не взял.

В Костроме (относительно недалеко от Ярославля), напротив, укрылся за стенами города и мощными укреплениями Ипатьевского монастыря союзник Сапеги и Лисовского, воевода Лжедмитрия II Никита Вельяминов, который доносил Яну-Петру Сапеге о прибытии к Костроме галичских и костромских ополченцев, вместе с которыми пришли нижегородские и сибирские стрельцы под началом воеводы Бориса Годунова - Давыда Жеребцова.

Давыд Васильевич (далёкий потомок черниговского боярина Федора Бяконта, родоначальника княжеских династий Игнатьевых и Жеребцовых, один из сыновей которого известен под именем митрополита Алексия Чудотворца), во времена Шуйского попал в опалу, тогда как при Годунове являлся одним из доверенных лиц царя, был приставлен к опальным Афанасию Нагому (дяде покойного царевича Дмитрия) и к семье Федора Никитича Романова (известного больше в качестве патриарха Филарета), среди малолетних детей которого был и будущий основатель монархической династии Романовых. При Лжедмитрии I Давыд Жеребцов не случайно выполнял, втайне от Шуйского, важную миссию, и, сосланный убийцей Годунова в низовья Оби, сделал так, чтобы сибирские стрельцы так и не появились под Москвой.

Отношение же Давыда Васильевича к Лжедмитрию II было совершенно иное, тем более, что появилась сила, альтернативная Шуйскому: народные ополчения, которые Жеребцов поспешил поддержать, отправившись по-видимому ещё до лета 1608 года во главе мангазейских (сибирских) стрельцов за тысячу с лишним вёрст по заснеженным и ледяным тропам к далёкой Москве. По пути Жеребцов принял под свои знамёна новых бойцов, доведя (по некоторым данным) численность своих ратей до 4 тысяч человек, к которым присоединились ещё 700 архангельских стрельцов. В тех особых условиях, когда в ходе гражданской войны в Московии между собой сражались совсем небольшие армии, это была грозная сила, которая в какой-то степени и решила исход сражений.

У Ярославля, у стен Ипатьевского монастыря, рати Жеребцова появились уже после подхода к Ярославлю (на помощь Вельяминову) лисовчиков. Ошибкой подчинённых Вельяминова было разрешение на вылазки воодушевлённых приходом Лисовского защитников Ипатьевского монастыря, которых Жеребцов сам атаковал, чтобы нанести упреждающий удар. Он высадил десант с лодок и малых судов, одновременно приказав, "супротив правил" (ведения войны), "стреляти из наряду" (бить по коннице и табору лисочников из пушек (в то время пушки использовались в основном для стрельбы по укреплённым городам). Лисовский, понеся необычные для его воинства потери, стал отходить на Кинешму.

Жеребцов и 23-летний Михаил Скопин-Шуйский, который устроил свою ставку в Троицком Калязином монастыре и уже контролировал огромную территорию от Новгорода до Твери, собирая большую армию в Калязине, сделали Троицкий Калязин монастырь своим главным военным лагерем, куда стекались народные ополченцы и дворянские полки. Из осажденной Яном-Петром Сапегой Москвы сюда прорвалась казачья "станица" Григория Валуева, которому ошибочно приписывают убийство Лжедмитрия I. Чтобы не допустить дальнейшего усиления противника и не дать ему соединиться с другими армиями, Сапега двинул значительную часть подчинённых ему войск в сторону лагеря Северного ополчения.

Сапега ещё не знал, что в военное противостояние в Московии вмешались, кроме Польши и Литвы, другие иностранные государства и наёмники, включая лучших в мире воинов-наёмников западно-немецкого принца Гессе-Ханау, шведских мушкетёров, генуэзских стрелков, а также двух полков английских гвардейцев и ирландских легионеров ("замаскированных" под шведских мушкетёров). Всё это воинство финансировалось Лондоном и Ватиканом, и к тому времени уже прибыло под Калязин, готовое к бою. Лондон с Ватиканом ни в коем случае не могли допустить контроля религиозно толерантной Литвы над Московией - и соединения православных Украины, Беларуси и Московии в одном государстве.

Ян-Пётр Сапега встал лагерем на расстоянии одного перехода от Калязина, и туда же из Суздаля прискакали лисовчики. Готовясь к бою, Сапега начал расставлять отряды "крылатых" гусар напротив монастыря.

Ожесточённая кровопролитная битва произошла точно в день праздника Успенья. Все иностранные легионы, включая шведских мушкетеров и лучших в мире наёмников Гессе-Ханау приняли участие в ней. Сибирские стрельцы тоже участвовали в сече.

Все атаки гусар были отбиты, и часть нападавших оказалась в ловушке на топких берегах реки Жабни, где многие их них погибли. Лисовскому удалось увести свой эскадрон подальше от приготовленной Скопиным-Шуйским и Жеребцовым ловушки.

В октябре, ночью, по плану Скопина-Шуйского, во главе 900 ратников, Жеребцов прорвался сквозь кольца осаждавших в Троице-Сергиев монастырь, что воодушевило защитников, и, возможно, предопределило снятие осады: не в последнюю очередь благодаря тому, что Жеребцов взял общее командование обороной на себя.

Именно так провалилась попытка Яна-Петра Сапеги и Лисовского предотвратить соединение крупных московских ратей в одну. К концу октября 1609 года из Владимира подошли армии Фёдора Шереметева, соединившись с полками армий Скопина-Шуйского в Александровской слободе, куда была из Калязина перенесена общая ставка. Отсюда Шереметев и Скопин-Шуйский посылали войска для занятия находившихся под контролем Сапеги, Лисовского и Лжедмитрия весей, городов (Дмитрова, Ржева и Старицы), и для освобождения осаждённых союзниками "анти-шуйской" коалиции монастырей (Троице-Сергиева, Иосифо-Волоцкого, и других).

Но ничего "не брало" лисовчиков, которые отбивали атаки в несколько раз превышавших их по численности регулярных и обученных войск, в состав которых входили также исключительно хорошо обученные, вымуштрованные немцы, ирландцы и шведы.

Ни одна из попыток князей Шереметева и Бориса Лыкова "выкурить" их из Суздаля не увенчалась успехом. Более того, в один из весенних дней (предположительно - в конце апреля) 1610 года Лисовский - под носом у противника - вывел своих уланов и отряд казачьего атамана Андрея Прусовецкого из Суздаля, но не стал прятаться в глухой дыре или среди армий Сапеги, а совершил невероятный, отчаянный рейд по тылам регулярной армии войска Московского, сначала захватив, разорив и ограбив Ростов Великий, и надругавшись (правда ли это, мы так никогда и не узнаем) над мощами преподобного Леонтия.

Никакой человеческой логикой невозможно объяснить, каким образом Лисовскому удалось взять исключительно хорошо укреплённую, имевшую большой и отборный гарнизон (все сведения о небольшой численности калязинского гарнизона, которым командовал сам Жеребцов, не выдерживают никакой критики) крепость Калязин, буквально "ломившуюся" от артиллерии и арсеналов оружия. Не иначе, как на стороне Лисовского стояла добрая или злая сила.

Или, может быть, Шереметев со Скопиным- Шуйским, завидуя и страшась народной популярности Жеребцова (а также горя желанием расправиться с "человеком Годунова"), по заданию самого Василия Шуйского, просто "сдали" воеводу Лисовскому?

2 мая 1610 года, после короткой осады, несмотря на отчаянное сопротивление гарнизона, лисовчики ворвались в Калязин монастырь. Настоятель Левкий, воевода Давыд Жеребцов и все выжившие после штурма защитники были умерщвлены самым жутким, самым мучительным образом.

Так трагически закончилась жизнь одного из самых достойных людей своего времени (разумеется, с поправкой на ожесточавшую сердца людей эпоху - и кровавую профессию Давыда Васильевича). Не холуи "чёрного рыцаря" зла - Василия Шуйского: не его родственник Михаил Скопин-Шуйский, не двуличный Шереметев нашли заслуженный конец, а именно настоящий русский патриот Давыд Васильевич Жеребцов.

Гибель его в Калязином монастыре имеет скрытое символическое значение, вызывая подозрение в посмертной расправе над царём Борисом, продолжателем в целом положительного дела Ивана Васильевича Грозного, омрачённого и перечёркнутого состоянием нездоровой психики Ивана IV, раздвоением личности последнего великого прямого наследника Гедиминовичей на московском престоле. Дело в том, что Калязин монастырь имел особый статус в глазах Годунова, который его почему-то ставил выше других монастырей, жаловал ему подарки и лично его посещал.

Эти подозрения подтверждаются действиями людей Лисовского, которые вынули мощи преподобного Макария Калязинского из серебряной раки, где они хранились - и разбросали их на пепелище, в которое превратили монастырское подворье, а сама рака - подарок Бориса Годунова - была изрублена на куски и в качестве трофея увезена разорителями.

Из Калязина лисовчики устремились в северо-западном направлении, по дороге взяв Кашин, где учинили грабежи, убийства и пытки, о которых поведал первый историк Тверского края Диомид Карманов, служивший в XVIII в. тверским нотариусом: "... набежав нечаянно, город взяли и жителей мучили неслыханными мучениями, а именно: людей ломали, вешали на деревьях, в рот насыпав пороху и, зажав оный, жгли на огне; а женскому полу прорезывая сосцы, вздергивали веревки и таким образом вешали; в тайные уды порох насыпав, зажигали и другие ужасные лютости производили, и при том, ограбив граждан и церкви, вышли".

Если кто-то полагает, что такая исключительная и бессмысленная жестокость была присуща лишь лисовчикам, он здорово ошибается. Точно такие же нечеловеческие зверства творили запорожские казаки (только в тысячи раз более крупных масштабах) на территории Беларуси во время казацких нашествий XVI и (в основном) XVII веков. Геноцид белорусского народа, устроенный атаманами Богдана Хмельницкого на территории Беларуси, трудно сравнить по жестокости с какой-либо другой войной той эпохи на территории Европы.

Надо думать, что подобные же зверства (пусть и гораздо менее монументальные по охвату, чем то, что происходило на территории Беларуси), которые запорожские казаки творили в Московском государстве во времена "великой смуты", помогут читателям понять, что обрушилось на белорусский народ в лице орд Хмельницкого. Кто бы ни становился предводителем казаков (а ими обязательно становились личности, подобные им), беспрецедентные зверства неизменно сопровождали их разбои и грабежи.

Лисовский и Прусавецкий не стали брать город Тверь с мощными оборонными укреплениями Тверского кремля: даже если бы осилили эту задачу, потеряли бы слишком много отборных людей; но, разорив окрестности города, лисочники взяли Торопец, острог которого осадили, и, видя, что сналёту его захватить не удаётся, опустошили окрестности - и направились в околицы Великих Лук, и оттуда - к Пскову, пригороды которого разграбили.

На Псковщине своим лагерем они сделали старинную крепость Воронич, неподалёку от известного благодаря будущему поэту Александру Сергеевичу Пушкину села Михайловское. Не связанный никакими обязательствами, вольный рыцарь удачи, авантюрист, как все казаки, атаман Прусавецкий покинул Лисовского. Это сильно ослабило военную силу корпуса легендарного литвина. Однако, вскоре у Лисовского появилось совершенно неожиданное подкрепление. Сценарий, который разыгрался стечением обстоятельств в окрестностях Пскова, во многом напоминает хрестоматийные каноны того, что разыгрывалось в окрестностях городов Беларуси во время нашествия казаков Богдана Хмельницкого.

Псков и Новгород ненавидели Шуйского не менее, чем Ивана Грозного, и - особенно Псков - несколько раз поднимались на борьбу. Для расправы над бунтарями Шуйский послал шведских и английских карателей. И тогда произошло неожиданное: Псков запросил помощи у "батьки Лисовского". Тот "играючи" расправился с посланными на расправу с непокорным городом карателями, а оставшихся в живых 500 английских и 300 ирландских легионеров сумел склонить на свою сторону.

Среди лисовчиков, кстати, оказался не кто иной, как молодой хорунжий-англичанин Георг Лермонт, родоначальник костромских дворян Лермонтовых. Казаки, ушедшие от Лисовского или временно побывавшие под его хоругвями, несмотря на подданство Великого княжества Литовского и не взирая на свой союз с войсками Ходкевича и Сапеги, создавали свои формирования, с которыми под именем лисовчиков грабили и разоряли пограничные с Московией и Малороссией (Украиной) области ВКЛ (Литвы и Беларуси).

В октябре 1612 года ополчение изгнало поляков из Москвы, и уже в феврале (1613) в столицу прибыли депутаты-послы для избрания нового царя, которые сначала отказали малолетнему сыну Марины Мнишек (который тогда был известен под именем Ивана Дмитриевича) в номинации его кандидатуры на трон. Именно тогда престол избрали князя Михаила Фёдоровича Романова. У Романова не было иного выбора, как преследовать Марину Мнишек с Заруцким, и продолжать борьбу с интервентами из Речи Посполитой: литвинами, поляками и казаками.

После того, как не стало Шуйского, и на троне оказался вполне легитимный, и, более того, избранный царь, война потеряла характер гражданской - и постепенно перерастала в освободительную войну против "освободителей" от узурпатора и диктатора Василия Шуйского: против иностранных интервентов в лице украинских казаков, литвинов ("белорусо- литовцев") и поляков. На этом этапе Сапеге и Лисовскому пришлось противостоять уже оформившемуся народному движению: ополчению под руководством князя Пожарского, лояльного новому царю.

Осенью 1615 года у Царева брода, в трех верстах от возникшего на руинах древней крепости Орловского городища, произошла битва между войском князя Пожарского и лисовчиками.

Передовой полк под началом Степана Исленьева был обращён лисовчиками в бегство, после чего Лисовский укрепился лагерем у деревни Гать. Пожарский, имея не более 800 боеспособных людей против 2000 лисовчиков, отказался отступать к Болхову, дав сигнал к наступлению, и сеча продолжалась до позднего вечера. Лисовский так и не узнал, что перед ним - горстка отважных воинов, которых он мог уничтожить ещё одим дополнительным усилием, и, не желая больше терять своих людей, полагая, что воинов у Пожарского намного больше, чем было на самом деле, отступил по старому Кромскому шляху. Оттуда, из-под Орла, он рванулся через Тулу ко Ржеву, где неожиданно напал на обозы армии Шереметева, шедшего из Москвы на помощь окружённому шведами Пскову.

Лисовский, ликуя, послал ротмистра Синявского к гетману Ходкевичу, под началом которого он когда-то воевал в Инфантах. Ему не терпелось донести в Смоленск об одержанной победе. В ответ Ходкевич послал в дар Лисовскому ценный и роскошный аркамак, который, однако, по назначению не дошёл, т.к. Синявский был перехвачен у Белой крепости Семёном Яковлевым и его людьми, и - вместе с подарком Ходкевича - был доставлен в Москву к царю Михаилу Федоровичу. Непобедимый в бою, Лисовский был отравлен подосланным человеком зимой 1616 года, и, только-только отъехав из лагеря в сторону Вязьмы, упал замертво с лошади.

Зло - как правило - побеждает не добро, а ещё большее зло и коварство. И, главное: Лисовского не могли оставить в живых хотя бы уже потому, что для человека, не связанного обязательствами ни с какими государственными структурами, он слишком много знал.

После гибели Лисовского банды лисовчиков ушли из Московии, потеряли свой шарм, анти-тираническую направленность и статус вольницы, и позже - под началом сначала Валентина Рогавского, потом Яроша Клечковского и других командиров - использовались в качестве палачей-карателей по всей Европе (к примеру, великий князь литовский и король Речи Посполитой (польско- литовского государства) Сигизмунд III согласился предоставить 10 или 11 тысяч лисовчиков австрийскому императору Фердинанду для расправы с венграми и чехами).

В 1621 году они принимали участие в битве под Хотимом (Хотинская битва), воевали в Венеции и Ломбардии, победили французов при Иври. Хотя фактически лисовчики не имели прямого отношения к Польше, польская литература сделала их романтическим образом своего национального героя, с триумфом пронеся этот приукрашенный образ по всей Европе, и около 1655 года он был даже запечатлён великим Рембрандтом на картине под названием "Лисовчик, или Польский всадник".

О гибели Яна-Петра Сапеги, единственного долговременного союзника Александра Лисовского, имеются весьма противоречивые сведения. Похоже, что его, как и Лисовского, отравили, причём, действие яда было очень похожим. По одним сведениям, в Москве или под Москвой он был убит стрелой - и упал с коня замертво, по другим - он упал, потому что был отравлен. По ряду версий, смерть Сапеги наступила при иных обстоятельствах.

Из писем и "диариуша" (дневника) Яна-Петра Сапеги известно, что он оказался под большим впечатлением от природы Московии и её монастырей. Когда Борисоглебский монастырь оказался в руках гетмана Яна-Петра Сапеги, монахи уже прощались с жизнью, срашась "посечения и пожжения от иноверных". Однако, Сапега удержал своих воинов от грабежей, бесчинств и убийств, а сам пришёл в келью старца Иринарха, которого перед его приходом просили молиться за короля Речи Посполитой и за самозванца Лжедмитрия, а в ответ получили отказ. "Я в русской земле рожден и крещен, за русского царя и Бога молю", - сказал Иринарх Сапеге. Тот на это ответил сопровождавшим его: "Правда в батьке велика. В которой земле жить, тому царю и служить". И выдал монастырю охранную грамоту.

Троице-Сергиев монастырь, который осаждал Ян-Пётр Сапега и место для которого в XIV веке выбрал сам Сергий Радонежский, произвёл неизгладимое впечатление на тех, кто его посещал. Французский писатель и философ Жан-Поль Сартр приезжал сюда в 1961 году, после чего написал, что "нигде в мире не видел я подобной обители. Это выше романских монастырей Франции. Нигде на свете я не встречал столь полного слияния человека и природы".

Из исторических документов, писем, летописей, свидетельств, и т.д. - встаёт образ гетмана Яна-Петра Сапеги как человека вряд ли кровожадного, способного к сопереживанию и восприимчивого к высокому. И запись келаря Троице-Сергиевой лавры Авраамия Палицына ("В глазах родителей жгли детей, носили их на саблях и копьях; грудных младенцев, вырывая из рук матерей, разбивали о камни") вряд ли относится к действиям подчинённых Сапеги, а, скорее (почти определённо), к лисочникам. Тем не менее, при до конца не выясненных обстоятельствах погиб архимандрит Иоасаф: как утверждают, "от Сапеги".

Настоятель Троице-Сергиева монастыря в 1605-1609 годах, он был переведен туда из Пафнутьева Боровского монастыря. В течении всей осады монастыря войском Сапеги он оставался в Троице-Сергиевом монастыре. Вскоре после снятия осады он вернулся в Боровской монастырь, где был убит 5 июля 1610 года при нападении отряда Сапеги. Пусть эту историю "рассудят" другие исследователи, т.к. я не нашёл подтверждений того, что нападением на Боровский монастырь руководил не Лисовский, а именно Ян-Пётр Сапега. Кроме того, нет никаких подтверждений, что архимандрит Иоасаф был убит намеренно, а не оказался случайной жертвой во время штурма.

Казимир Лев Сапега (1609-1656), который неоднократно злоупотреблял крайним фаворитизмом по отношению к себе Владислава IV, в 1634 году заключил весьма выгодный Речи Посполитой мир с Москвой.

Павел-Ян Сапега (скончался в 1665 г.), воевода виленский, гетман великий литовский, известный в Великом княжестве Литовском герой, прославившийся несгибаемым мужеством и подвигами в борьбе с казацкой и шведской интервенциями 1650-х годов. Однако, большим интеллектом он по-видимому не отличался.

Александр Сапега (1624-1671) учился в Риме, где принял духовный сан, став позже епископом жмудским, потом виленским. Известен как богослов, церковный интеллектуал, автор изданных сочинений, среди которых выделяется "Constitutiones synodi dioecesis Vilnensis" (Вильня, 1669).

Казимир-Павел-Ян Сапега (ум. в 1720 г.). Воевода виленский и гетман великий Литовский. Издал собственные сочинения "Enucleatio nullitatis excommunicationis ratione praetensae devastationis ecclesiarum bonorumque dioecesis Vilnensis publicatae a. d. 1695", "Manifest Bogu i swiatu i ojczyzny do powszechnej wiadomosci podany" (1699). Этот "Манифест к Богу" отражает цели возобновлённой, или, скорее, усилившейся борьбы части магнатов ВКЛ под руководством самого Казимира Сапеги за восстановление независимости Великого княжества Литовского от Польши. По приказу верховной власти, это произведение было запрещено и символически сожжено у столба на Варшавском рынке. В 1696 году вальный Сейм постановил, что белорусский (старобелорусский) язык более не будет официальным ("канцелярским") языком Великого княжества Литовского, и что вместо него будет употребляться польский язык в написании латинскими буквами. В 1697 православным запретили занимать государственные посты. Эти решения не только имели крайне негативные последствия для развития белорусского языка и культуры, но и для судьбы всей Речи Посполитой, т.к. нарушили национальное согласие и привели к страшным гражданским войнам и ослаблению государства.

Ян-Фридрих Сапега (1680-1751) - староста брестский (с 1698 года), каштелян Трокский (с 1716 г.), канцлер великий Литовский (с 1735). Кроме своей государственной деятельности, прославился как страстный коллекционер и писатель. Его библиотека была если не одной из самых крупных в Речи Посполитой, то во всяком случае одной из самых ценных. Это собрание было впоследствии пожертвовано Александром Сапегой варшавскому обществу "Przyjaciol Nauk".

Ян-Фридрих был автором обширных и многочисленных трудов на старобелорусском языке (не дошедших до нас), а также на латинском, немецком, французском и польском языках, из которых выделяются "Adnotationes historicae de origine, anliquitate ordinis aquilae albae" (Kolon, 1730), "Historyja rewolucyj zaszlych w Rzeczypospolitej Rzymskiej" (с французского (Варшава, 1736), "Monumenta antiquitatum Marianarum in imadine vetustissima" (1721), "Swada Polska" (Lublin, 1745) и "Lacinska" (1747), "Obserwacyje o elekcyjach krolow polskich" (1743); анонимно и под псевдонимами напечатал "Tabula genealogica domus Sapieharum" (1732) и "Domina Palatii Reginae libertas seu familiare amicorum colloquium de statu, libertatibns et juribus Regni et Reipublicae Coloniarnm" (перевод на польский под редакцией Дембинского).

Александр Сапега (1773-1812) был свянофилом и путешественником, сторонником всеславянской солидарности и помощи сербам, хорватам, словенцам и другим славянам в освобождении от иностранного гнёта. В 1802-1803 годах посетил земли, которые недавно (в XX веке) входили в состав Югославии Тито. Об этом путешествии на сербо-хорватском языке написана интересная книга "Александр Сапега в Дубровнике". Сам князь Александр оставил дневник своего путешествия, под названием "Podroze po krajach slowianskich" (Вроцлав, 1811). Известны другие его сочинения на польском, латинском, немецком и французском языках: "Tablice stosunku nowych miar i wag francuskich linealnych z lilewskiemi i polskiemi" (Варшава, 1801), "Lettres sur les bords de l'Adriatique" (П., 1808), и др.

Ян-Казимир Сапега (умер в 1730 г.) - староста Бобруйский, который поддерживал Станислава Лещинского против саксонского курфюрста и короля Речи Посполитой Фридриха Августа, будучи в должности гетмана великого Литовского, участвовал в так называемой Великой Северной войне, поддерживал шведского короля Карла XII и в июле 1709 года одержал две важные победы над войсками Российской империи. После поражения клана Сапег в битве со шляхтой и королём, и поражения шведов под Полтавой временно снова перешёл на сторону короля Речи Посполитой. Позже опять переметнулся на сторону Карла XII, но когда понял, что тому уже не подняться после поражения в Полтавской битве, перешел на сторону императора Российской империи Петра Великого.

Происходило это именно тогда, когда разбитые конфедерацией Сапеги перешли на сторону шведов (в ответ Сейм Великого княжества Литовского в 1703 году лишил Казимира Сапегу великой гетманской булавы и заключил союз с Российской империей).

Затем последовала цепочка военных поражений союзников - Саксонии-Бранденбурга и Речи Посполитой. Шведы получили огромное влияние и власть в Польше, и с их помощью в 1704 году проходит избрание королём Станислава Лещинского, что привело к двоевластию: Фридрих Август ещё не отрёкся от престола.

Тогда Карл XII вторгается в Саксонию, принуждая Фридриха Августа подписать в 1706 году позорный для Саксонии капитулянтский Альтранштадский мир, и - одновременно - отречься от польско- литовского престола в пользу Лещинского.

Таким образом, Сапеги оказались на стороне силы, и многие из их недавних противников опять сбежались под их знамя. Однако, гражданская война - фактически последняя война между Литвой и Польшей - продолжалась. Если большинство литвинов были сначала на стороне Лещинского, то польская Сандомирская Конфедерация, образовавшая союз коронной (с польской стороны) и великокняжеской (с литовской) шляхты не признала Станислава и пошла на союз с Российской империей. Российские войска оккупировали большую часть ВКЛ - пока шведы не вытеснили их. А потом наступила очередь шведов терпеть поражения, и - ещё позже - катастрофическая для них Полтавская битва...

Ян-Казимир Сапега собирался женить своего сына Петра дочери князя Александра Меншикова (тот впоследствии женился на племяннице Екатерины Великой, Софье Скавронской), в 1726 году в Санкт-Петербурге получил от императрицы Екатерины I чин генерал-фельдмаршала и богатые поместья, а в 1727 году назначен Санкт-Петербургским генерал-губернатором. Из-за тяжёлой болезни вернулся в Литву, где умер в 1730 г. в одном из своих имений.

Пётр Сапега (1701 - 1771), сын старосты бобруйского, Яна-Казимира Сапеги. Стольник великого князя литовского, в 1726 году обручен с княжной Меншиковой, после чего был приближен императрицей Екатериной I, сделавшей Петра своим фаворитом и одарившей его званиями, домами и поместьями. 19 ноября 1727 года женился на племяннице Екатерины, княгине Софье Скавронской. Позже распродал легендарно богатые поместья своей жены и уехал в Литву с умопомрачительной суммой денег.

Лев Сапега (1801-1878) - придворный камергер российского императора, после событий в Литве и Польше вынужден был в 1831 году эмигрировать в Галицию. Там упоминался в 1861-1875 годах в качестве маршалка сеймика.

В XV и в начале XVI века Сапеги были православными. В дальнейшем, под невероятным давлением агрессивного наступления католической реакции, Сапеги один за другим принимали католичество. Параллельно шёл процесс и перехода в кальвинизм, с помощью чего знать Великого княжества Литовского пыталась остановить окатоличивание и подчинение ВКЛ диктату папы Римского и Польши.

Иван Семенович Сапега (1430-1519), воевода витебский и канцлер литовский, в 1514 году отправился в Рим, где принял католичество. Его сыновья остались в лоне православной веры, однако, их наследники на протяжении XVI и XVII веков метались между православием, кальвинизмом и католической верой, в итоге став католиками.

В судьбе самого Льва Сапеги эти метания и попытки ускользнуть от тяжёлой власти католического Рима отражены наиболее выразительно. Как многие другие представители верхушки белорусско-литовского дворянства (шляхты), Лев Сапега из православия перешёл в кальвинизм, и оставался бы в его лоне (как многие другие), если бы не репрессии, силовое давление и дискриминационные методы католической церкви и польской монархии.

Но, сделавшись католиком, Лев Сапега стал особенно горячим приверженцем католической веры (как большинство Сапег: в отличие от, скажем, Радзивиллов, Пацев или Тризн). Не исключено, что именно поэтому он поддерживал короля Зигмунда (Жигимонта, или Сигизмунда) IV Вазу, и его политику, способствовавшую инквизиторской Контрреформации.

Не стоит поэтому удивляться, что его богатство росло не по дням, а по часам. К тем имениям, что он получил по отцовской и материнской линии, Лев Сапега присовокупил Лососин, Ружаны и Зельву неподалёку от Слонима; Освею и Бешанковичи в Полоцком воеводстве, Белыничи, Титерин и Круглое в Оршанском повете, часть владений князей Луковских, Дятлово в Новогрудском воеводстве, Чернобыль неподалёку от Киева, и множество более мелких имений. Он выкупил бывшее владение Сапег Иказань и Друю у наследниц кодненской ветви Сапег.

Во владении Льва Сапеги временно оказались многие староства - огромные государственные имения: Слоним, Свислочь, Могилёв, Куренец, Марково, Медели, вероятно - Бобруйск и Борисов, и другие.

Сын Льва Сапеги, Ян-Станислав Львович Сапега, женился на дочери князя Яна Кароля Ходкевича, в результате чего к Сапегам отошли имения Быхов, Ляховичи, Тимковичи, Любашенское староство и множество других владений.

Лев Сапега стал настолько богат, что из своих собственных средств финансировал войну со Швецией за Лифляндию (потом - провинция ВКЛ Инфанты).

В начале XVII века, когда в Московском государстве, после убийства Шуйскими Бориса Годунова и узурпации власти Василием Шуйским, началась великая смута, Лев Сапега финансировал поход на Москву и помощь самозванцу Лжедмитрию Первому, а потом Лжедмитрию Второму. Он же был одним из главных идейных руководителей и вдохновителей московской военной кампании. Не случайно именно Ян Сапега играл в тот период ключевую роль во взятии Москвы и во всех главных событиях. Если бы не соперничество польской и литовской знати за Москву, приведшее к прямой военной конфронтации, никакое народное ополчение Минина и Пожарского не добилось бы успеха.

В 1633 году великий маршалок литовский Станислав-Ян Сапега получил от императора Священной Римской Империи (Австрии) Фердинанда III титул князя Священной Римской Империи, а чуть позже воевода минский и витебский Николай Сапега получил от преемника Фердинанда, императора Рудольфа II, титул графа Римской империи.

После смерти в 1656 г. последнего сына Льва Сапеги, неописуемые богатства его и его сыновей были разделены между их дальними родственниками. Большая их часть досталась троюродный брат Казимира Льва (сына Льва Сапеги) - Павел Ян Сапега. Его собственное состояние было достаточно большим (Высокое в Брестском воеводстве, Белица в Оршанском повете, и др.), но теперь ему достались также Ружаны, Ляховичи, Быхов, Черея, Косово.

Ни один историк не в состоянии отрицать связь между богатством и блестящей политической карьерой. Даже в таких обществах и организациях, которые подчёркивают пуританство, схизму и аскетизм, наиболее ошеломительного успеха добивались именно те, что ставили жизненные блага, материальные ценности, богатство и удовольствия выше аскетизма или хотя бы умеренности. В СССР - обществе, которое формально порицало социальное неравенство и навязало своей элите аскетизм и ограничение материальных потребностей, - успеха добивались те, что нарушали эти табу. То же самое можно сказать об иерархии католической церкви. Именно те её деятели, которые сами были богаты или за которыми стояли богатые круги, и для которых золото, земные услады и пустой лоск были важнее духовного самосовершенствования, становились епископами, кардиналами и папами, настоятелями монастырей, или секретарями папы. Прямая связь между богатством и властью настолько очевидна, что только холуи самой же власти в каждом поколении отрицают это.

Благодаря тому, что Павел Ян Сапега вошёл в число 3-5 наиболее крупных магнатов, его политическая карьера осуществила такой блестящий взлёт.

Когда в 1656 году на Речь Посполиту напали шведы, Павел Ян получил должность виленского воеводы и булаву гетмана ВКЛ. Как ни странно, именно он, человек, среди предков которого не было десятков известных полководцев, как у некоторых других литовско-белорусских дворян, добился невероятных успехов на поле боя, и в совершенно безнадёжной - казалось бы - ситуации закончил войну относительно успешно, выдавив с территории Великого княжества Литовского и шведов, и московитов. Большинство земель, захваченных во время предыдущих войн Московским государством, были возвращены Княжеству. Апогея богатства и могущества Сапеги достигли в период жизни сыновей Павла Яна.

Породнившись с магнатами Глебовичами - через брак с дочерью Ежи Кароля Глебовича - Казимир Ян унаследовал примерно половину владений своего тестя (Ежи Кароля). Одновременно (по вышеописанному закону богатство=власть) в 1680-х годах Казимир Ян добился огромного политического влияния, сопостовимого с властью самого короля и великого князя.

Пытаясь найти новую опору в своём противостоянии могущественному роду Пацев, король Ян III Собеский старался предоставлять высшие государственные должности Сапегам, но те, укрепив своё положение, гораздо активней Пацев стали выступать против короля.

Недовольный избранием в 1697 г. саксонского курфюрста Августа королём Речи Посполитой, Казимир Ян Сапега стал активно поддерживать постоянное стремление подавляющего большинства белорусско-литовской знати и народа к расторжению унии с Польшей и выходу из состава Речи Посполитой. И он определённо добился бы успеха, если бы преждевременно не выдал своего намерения сделать себя великим князем литовским, чем настроил против себя других магнатов и лишился их поддержки.

Более того, многие магнаты, как только поняли, что Сапега стремится к великокняжеской власти в Литве, перешли на сторону короля, превентивно усилив королевское войско своими магнатскими армиями. Ряд исследователей считает, что король отнюдь не противостоял Сапегам, занимал нейтральную позицию, и даже пытался примирить шляхту с этой магнатской династией, чтобы не допустить вооружённого конфликта.

Несправедливости и самоуправства, чинимые Сапегами, также не способствовали обретению ими союзников. Сапеги распоряжались в Литве так, как будто они стояли во главе абсолютистской монархии, творя произвол на сеймиках и трибуналах, проводя выгодные им решения, преследуя, а то и физически устраняя неугодных.

С 1696 года терпение мелкой и средней шляхты истощилось, и её недовольство магнатами вылилось в форму противодействия в основном Сапегам. Попутно, вслед за польским дворянством (шляхтой) литвинское (белорусско-литовское) дворянство добивалось законодательного ограничения власти и самоуправства магнатских династий.

На сейме 1696 года литвинская шляхта добилась перевода в статус закона законодательного акта, уравнявшего её в правах с польской (так называемая "коеквация"), а в пунктах этого закона подтверждалось также право шляхты контролировать деятельность высших чиновников. Сейм 1697 года подтвердил "коеквацию" и обязал обе стороны (магнатов и шляхту) к примирению, однако, это не остановило конфликта, который всё явственней принимал форму конфликта между Сапегами - и всеми остальными (и шляхтой, и другими магнатами).

Вместо того, чтобы хотя бы на время умерить свои аппетиты, ограничить свои злоупотребления, и первыми сделать жест подлинного примирения, Сапеги продолжали вести себя, как раньше. В конце-концов шляхта Великого княжества Литовского взбунтовалась против Сапег, возмущённая их заносчивостью-высокомерием, несправедливостями и притеснениями с их стороны, составила конфедерацию, и выдвинула из своих рядов предводителя, каштеляна витебского Коцеллу, который возглавил движение. Коцелла пошёл даже на такую крайнюю меру, как объявление посполитого рушенья против Сапег.

Дальнейшие события историографы освещают очень по-разному, вплоть до полного отрицания участия короля и его войска на стороне шляхты против Сапег, тогда как другие утверждают обратное. Если участие коронного (польского) войска имело бы место, коалиция шляхты, магнатов и короля представляла собой грозную силу. Трудно припомнить другой такой случай, когда (даже против Московии или Швеции) такое "представительное" (пусть не такое уж и многочисленное) войско выступало против кого бы то ни было.

Тем не менее, даже против такой коалиции Казимир Ян Сапега смог выставить не менее грозную силу. Одних только наёмников-профессионалов, не считая его собственной магнатской милиции и прочих вооружённых формирований, у Казимира Яна было около 9 тысяч.

С февраля 1700 г. противостояние вылилось в настоящий вооружённый конфликт - в гражданскую войну. В битве под Олькениками 18 ноября 1700 года вставшая на сторону короля и широких слоёв шляхты магнатская коалиция в составе Кароля Станислава Радзивилла, князей Огинских, Вишневецких и некоторых других магнатов, - победила армию Сапег.

Закончившаяся поражением Сапег "Домашняя война" ("война домова" - Гражданская война) привела к началу упадка Сапег. Все Сапеги были осуждены, им присудили лишенье всех имений и должностей, и "баницию" (вечное изгнание из государства); многие из них покинули страну.

Сапеги обратились к королю Августу II за посредничеством, и тот примирил их со шляхтой. Однако, положение династии и даже её богатство (даже для таких сказочно состоятельных магнатов война "влетела в копеечку") значительно "съёжились".

Тогда как некоторые Сапеги смирились со своим положением, Казимир Ян Сапега не примирился; он переметнулся на сторону вторгшегося в пределы Речи Посполитой шведского короля Карла XII, и, после поражения последнего от Речи Посполитой и Московии, Казимир Ян, как его союзник, был лишён всех должностей, однако, этим дело и ограничилось.

Уже в 1707 г. Сапеги добились для него полной амнистии, возвращения ему прежних регалий, привилегий и должностей, после чего он продолжал быть виленским воеводой и гетманом до конца жизни.

Подчеркнём основные узлы событий Северной войны 1700-1721 годов.

Во время этих событий большинство представителей рода Сапег перешли на сторону Карла XII и поддерживали шведского ставленника, короля Станислава Лещинского.

Так же, как во времена Януша Радзивилла, шведский протекторат был бы самым лучшим решением для всех сторон, и для Литвы, и для Польши, и для Московии, и для Украины.

Так же, как некогда балтийские лужичи (лужичские сорбы, или сербы), усиленные шведами и ставшие известными под именем варягов, дали начало Новгородской, а позже Древней Киевской Руси, шведы способны были снова сплотить, соединить под своим контролем славянские и балтские земли, от Польши до Сибири, и от Балтики до Понта (Чёрного моря), принести мир и успокоение европейскому континенту, сделать первый шаг в направлении примирения некогда единого племени славян, германцев и балтов.

И разве случайно главный противник шведов, российский император Пётр I Великий, свои реформы привёз не откуда-нибудь, а именно из Амстердама, на тот момент главного рассадника еврейской заразы в Европе (после заката Венеции - и до того, как Лондон стал её "воскрешением" в новой ипостаси, именно Амстердам являлся главным еврейским мозговым и финансовым центром, тогда как Германия "до конца" оставалась в основном лишь резервуаром еврейского демографического оружия, житницей еврейского "пушечного мяса"). Пётр, кстати, "прозрел" в конце жизни (не в последнюю очередь - благодаря Меньшикову), но "амстердамское влияние" уже сделало своё чёрное дело.

Да, средняя и мелкая шляхта была возмущена злоупотреблениями и самоуправством магнатов (и особенно Сапег), но разве не ещё большим самоуправством и террором именно в этот период сама она закабалила простой народ? Ни под одним из магнатов простой народ так не стонал, как от крепостного рабства, навязанного с конца XVII века заурядным не очень богатым дворянством, особенно польским.

В своём упоении новыми перспективами власти, в своей заносчивости, алчности и азарте "борьбы с магнатами" шляхта стремилась лишь к одному: к получению новой "побрякушки". Поэтому ей было всё равно, с кем быть и за кого стоять, лишь бы против магнатов. Если бы Сапеги были с Петром Первым, шляхта пошла бы против Петра; если бы Сапеги были с Августом, шляхта перешла бы на сторону Карла. Не случайно простой народ - мещане, ремесленники, рядовые торговцы, крепостные и прочие крестьяне: все они поддерживали не шляхту, но Сапег.

Несмотря на свою демонизацию Московии и её преемницы - Российской империи (России), вплоть до изображения её как царства Антихриста, - шляхта заключила договор с царём Петром I, согласно которому она получала военную и денежную помощь, а сама тем самым фактически переходила на его сторону, поддерживая российскую оккупацию страны. Этот договор, т.е. сопутствующее ему движение - получило название Сандомирской конфедерации.

В ответ Сапеги, как некогда Януш Радзивилл, стали поднимать простой народ против шляхты, создавая крестьянско-казацкие отряды и вооружая их, помогая руководством и обучением. Во главе этих отрядов встали Юрьевич, Бильдюкевич и Хмара, которые действовали на всей территории Беларуси (под Дубровной, Головчиным, Быховом, и т.д.). Однако, в 1702 году эти отряды, не успев набраться опыта и выучки, были разбиты.

В 1704 году российская армия вторглась в Беларусь - и разбила совместные силы шведов и Сапег. По-видимому, чтобы усилить своё влияние, именно в эту эпоху (14 сентября 1700 г.) австрийский император Леопольд I пожаловал Сапегам из черейско-ружанской ветви титул князей Священной Римской Империи.

Что касается документов о получении Иваном Семёновичем Сапегой 6 января 1572 года графского титула от австрийского императора Максимилиана II, а также подтверждения этого титула великим князем литовским и королём Речи Посполитой Зигмунтом (Жигимонтом) II Августам 4 мая 1572 года, многие исследователи считают эти документы фальшивкой, вписанной в Метрику Великого княжества Литовского в 1744 году канцлером великим Литовским Яном Фредериком Сапегой. Однако, это мнение далеко не "окончательное" и не во всём убедительное.

Несмотря на все эти драматические события, Сапеги сумели удержаться "на плаву", получали державные и местные должности. И всё-таки после этих событий Сапеги утратили былое влияние и могущество. Несвижская ветвь Радзивиллов и князья Огинские снова выходят на "первое место" среди магнатов Великого княжества Литовского. Другая же ветвь Сапег, более молодая, не достигла высот, "оседланных" "старшими" (черейско- ружанскими) Сапегами.

В основном магнатские владения кодненской ветви рода после 17 столетия находились как правило за пределами территории сегодняшней Беларуси: Коден за Бугом (в так называемой забужской части Брестского (Берестейского) воеводства), Ботки и Дубна на Подляшье.

Одна из четырёх ветвей Сапег, правда, владела довольно значительными поместьями и в пределах современной Республики Беларусь. Так, Богдан Павлович, а потом его сын Павел-Стефан Богданович владели Гольшанами. В 1647 г., благодаря браку сына Фредерика Сапеги - Томаша - наследие угасшего рода Дорогостайских (Дорогостаи, Каменные Ошмяны, Нароч, и т.д.) перешло к кодненской линии рода.

Родной брат Томаша - Криштоф (Кшиштоф) - был женат на княжне Соломерецкой, представительнице одного из влиятельных магнатских родов, которой принадлежал город Столин.

Михаил (Михал) Сапега добился от немецкого императора Карла VI (начало XVIII века), распространения титула князей Священной Римской Империи на весь род Сапег. Сам Михаил Сапега был гетманом войска Литовского.

Несмотря на поражение Сапег в битве под Олькениками и последовавшего за этим частичного упадка, они играли видную роль до самого конца Речи Посполитой.

16 представителей Сапег занимали "дигнитарские" должности. 3 представителя были верховными командующими артиллерии войска Литовского, 25 назначались воеводами, 4 - каштелянами; 3 представителя рода были гетманами великими литовскими; 1 - гетманом польным литовским, 3 - великими маршалками (маршалами) Литовскими, 2 - епископами, 2 - канцлерами Великого княжества Литовского (ВКЛ), 3 - подканцлерами ВКЛ.

В течение XVI и первой половины XVII века во всех ветвях Сапег утвердилось католичество.

В начале 17 столетия Николай Сапега, воевода минский и витебский, получил от императора Священной Римской Империи (Австрии) Рудольфа II графский титул империи.

В 1633 г. Станислав Ян Сапега, великий маршалок литовский, получил княжеский титул от императора Священной Римской Империи (Австрии) Фердинанда III.

В начале XVIII века Михаил Сапега добился от императора той же империи Карла VI распространение княжеского достоинства на весь род Сапег.

В 19 столетии большинство князей Сапег северской ветви оказались на территориях, присоединённых к Российской империи, и имели российское подданство.

Большинство князей коденской (кодненской) верви в то же самое время имели российское и австрийское подданство.

До падения Речи Посполитой (её поражения от войск нескольких государств), прекращения её существования как государства и раздела территории входивших в её состав современных Польши, Литвы, Беларуси и Украины между Российской империей, Австрийской империей и Пруссией, Сапеги, в надежде с помощью российской монархии восстановить своё былое могущество, активно заигрывали с династией Романовых.

Сын Францишека Сапеги, староста Бобруйский Ян-Казимир Сапега, поддерживал бывшего (избранного Сеймом) короля Станислава Лещинского (Stanislaw I Leszczynski (1677-1766); в 1732 г. отрёкся от польско-литовского престола) в его борьбе против Станислава Августа ІІ (Stanislaw II August Poniatowski (род. в 1632 г.), последний польско-литовский король (1764-1795).

В военных действиях между сторонниками Лещинского и силами Августа староста бобруйский принимал активное участие. После поражения клана Сапег в битве под Олькениками 1700 года, а также поражения шведов в Полтавской битве 28 июня 1709 г. Ян Казимир перешёл на сторону Августа II, за что получил от монарха амнистию.

Однако, под влиянием сведений о намерении Карла XII снова - на сей раз в союзе с Турцией - выступить против Российской империи и Речи Посполитой, Ян Казимир Сапега, ободрённый этими новостями, снова перешёл на сторону Карла и пытался поднять дворянство на вооружённую борьбу с Августом.

Одной из главных его целей было получение польско-литовского престола. Ян-Казимир Францишек Сапега видел себя королём Речи Посполитой, что оттолкнуло от него других литвинских (литовско-белорусских) магнатов, которые стали поддерживать Августа Второго.

В намерении заручится поддержкой российской державы, в 1720 г. Ян-Казимир послал старосту равского, пана Грудзинского, с миссией в Петербург, к петровскому сановнику Меншикову. Грудзинский поехал с письмом, в котором Ян-Казимир просил руки старшей дочери князя Меньшикова - Марии Александровны - для своего сына Петра.

Меньшиков, который сам происходил из литовско-белорусской шляхты, был отнюдь не против обручить свою дочь с представителем одного из богатейших кланов Европы. Кроме того, Ян Сапега мог поддержать (и пообещал сделать это) притязание Меньшикова на герцогскую корону Курляндии, зависимой от Речи Посполитой.

Ян Сапега прибыл в Петербург, чтобы присутствовать на торжестве обручения, и 10 марта 1726 г. получил от императрицы Екатерины I звание фельдмаршала, орден св. Андрея Первозванного и богатые поместья. Неслыханная милость Екатерины по отношению к старосте бобруйскому Яну Сапеге, а также крепость "треугольника" Меньшиков - Екатерина - Сапега объясняется достаточно просто: могуществом и влиянием клана Сапег, к которому староста бобруйский принадлежал, помощью Яна-Казимира в розысках родственников императрицы Скавронских, которые обретались в одном из его собственных поместий, и, главное, белорусско-литовским происхождением всех троих. Ведь как монархи Российской империи (Романовы), так и великие князья Московского государства (линия Ивана Грозного) - имели белорусско-литовское происхождение, и многие наиболее влиятельные княжеские династии Российской империи тоже вели свой род из Великого княжества Литовского.

В своих записках дюк Де ла Лириа отзывается о Яне-Казимире Сапеге не очень лестно. По мнению дюка (барона), Ян-Казимир не отличался большим умом, был "злопамятен и горяч, коварен и способен на все, лишь бы только достичь до своего намерения". Де Лириа признаёт за ним только одно достоинство - незаурядную личную храбрость, однако, добавляет, что о военном искусстве - в то же время - Ян-Казимир не имел ни малейшего представления. Впрочем, ко времени этой характеристики Сапега был уже далеко не молод, страдал от серьёзных болезней, в том числе (судя по письмам и отзывам современников) - от потери памяти.

После того, как Меньшиков попал в опалу, Ян-Казимир тут же примкнул к врагам Меньшикова - Долгоруким. В ноябре 1727 г. он был назначен генерал-губернатором Санкт-Петербурга, однако, состояние его здоровья было уже настолько плачевным, что он был вынужден покинуть столицу и вернуться на родину (в Великое княжество Литовское), где через 2 года с лишним (в феврале 1730-го) умер в одном из своих имений.

Сын Яна-Казимира - Пётр Сапега - родился 25 января 1701 года в Дрездене. С 1720 года 19-летний Пётр - в качестве жениха дочери князя Меньшикова (Марии Александровны) - жил в Петербурге, в доме князя.

10 марта 1726 года Петру было пожаловано звание камергера, перед самым его обручением с княжной Меншиковой, которое состоялось через 2 дня (12 марта) в присутствии всего двора; во время этой торжественной церемонии императрица Екатерина I "самолично переменяла обручённым кольца". Однако, свадьба была отсрочена, причин чему мы по-видимому никогда не узнаем.

Тем временем Пётр Сапега, отличавшийся гибким, изощрённым умом и замечательной, редкой красотой, не мог не привлечь к себе внимания императрицы мужелюбивой и любвеобильной Екатерины, которая приблизила к себе молодого Петра, пожаловала ему меблированный дом, и - "попутно" - задумала женить Петра Сапегу на одной из её племянниц, графине Софье Карловне Скавронской.

Проект этого брака держался втайне от Меньшикова, для которого это был сильный удар. Узнав о подлинном положении вещей, Меньшиков понял, что срыв брака его дочери с Петром Сапегой - предвестник его будущего падения, вызванного - не в последнюю очередь - его негативным отношением к масонам и евреям (за некоторыми указами Екатерины, ограничившими их деятельность, стоял именно князь Меньшиков).

Князь был уязвлён нелояльностью молодого Сапеги, к которому он относился почти как к сыну. Мог ли пойти Пётр Сапега против всесильной императрицы Екатерины, мог ли что-то сделать для Меньшикова? Брак Сапеги и Скавронской состоялся 19 ноября 1727 г., после смерти императрицы. Его жена получила в приданое огромные поместья, которые оказались в полном распоряжении Петра.

Ощущая своё положение в Российской империи весьма шатким, Пётр умело и удачно распродал всю свою земельную собственность, и уехал в Беларусь (в Литву). Он выручил от этой продажи невероятную по тем временам сумму: около 2 миллионом тогдашних российских серебряных рублей. Источник, который указывает на это, подтверждался вторым и третьим, и четвёртым, и пятым.

По смерти первой жены Пётр Сапега женился на пани Сулковской. Из тех же источников известно, что короткое время он занимал, как и его отец, должность старосты Бобруйского (до осени 1736 г.). 18 сентября 1744 г. Пётр Сапега был назначен на должность воеводы смоленского. Он скончался 24 января 1771 г.

В XVIII веке, после разделов Речи Посполитой, Сапеги в качестве дворян продолжали жить на территории Польши, Литвы, Беларуси и Российской империи (их - в основном обедневшие (кроме таких исключений, как Николай Сапега) родственники - жили также и на Украине).

В конце 19 столетия указом императора Александра II правительству и Сенату от 26 июля 1874 г. был подтверждён княжеский титул британского подданного Ивана Павла Александра Сапеги, которому было разрешено пользоваться этим титулом без предъявления формально необходимых документов, а 30 апреля 1880 г. ему была пожалована грамота на княжеское достоинство.

После разделов Литвы и Польши не так много представителей династии Сапег состояли на службе у российских императоров.

Вот несколько примеров из энциклопедии Брогкауза и Эфрона:

Ксаверий Сапега (род. в 1807 г.) с 1825 г. служил офицером гвардейского Кирасирского полка. После 1863 г. поселился в Биаррице, где и умер.

Леон Сапега (1802-1878) в 1829 г. был пожалован в камергеры, но за участие в литовско-польском восстании 1830-1831 годов был лишён всех должностей, привилегий и титулов, и заочно приговорён судом, и должен был уехать в Галицию, где окончил свои дни.

Николай Сапега (1779-1843) - полковник французской армии, участник походов Наполеона. После победы над Наполеоном был амнистирован и возведён в камергеры. Был председателем волынской гражданской палаты.

Павел Сапега (1781-1855) после разделов Речи Посполитой поступил на службу в российскую гвардию и был офицером егерского полка. Позже упоминается губернским предводителем дворянства Августовской губернии в чине действительного статского советника.

Франциск (Францишек) Сапега (1772-1793) был генералом польской службы. После разделов Речи Посполитой был возведён в тайные советники. Позже был минским губернским предводителем дворянства.

Кроме словаря Брогкауза и Эфрона, о Сапегах много говорится в книгах Бонецкого и Вольффа, и в других историографических трудах, гербовниках и генеалогиях ("Sapiehowie, Materjaly historyczno - genealogiczne i majatkowe", Petersburg. I-III. 1890-1894; Kossakowski, "Monografie historyczno - genealogiczne niektorych rodzin polskich", t. III. Warszawa, 1872; Lycia Sapiehow I - III. W Wilnie. 1790; "Записки Дюка Лирийского и Бервикского", перевод Д. Языкова, СПб., 1845; Вл. Михневич, "Две невесты Петра II" ("Историч. Вестн.", 1898, январь); Князь Долгоруков, "Российская родословная книга", ч. 3; Карнович, "Замечательные богатства частных лиц в России", 2 издание, СПб., 1885; Л. Михневич, "Скавронские" ("Исторический Вестник", 1885, февраль - апрель; и т.д.: см. по ходу чтения).

С начала 18 столетия - и вплоть до падения Речи Посполитой и раздела Польши и Литвы - велика была роль Сапег в финансировании архивов исторических хроник и актов, и ценных книг. За деньги Сапег выплачивалось жалованье библиотекарям и архивистам.

Так, библиотека и архив TPN (Towarzystwa Polskiego Narodowego) содержались в основном на деньги Александра Сапеги, из его литовских имений, приносивших доход в 24 тыс. злотых ежегодно. На эти деньги держали архивиста и библиотекаря.

Выдающиеся представители рода Сапег известны не только в 18 или 19, но и в 20-м столетии, например, кардинал Адам Сапега, из рода князей Сапег (1940-е - 1950-е годы).

В "Dziejach" Николая Маллинковского сказано, что "Za czasow Zygmunta III i Wladyslawa IV, wybujalo zwyciezkie moznowladztwo w tak niezwyczajna swietnos'c' i rojnos'c', iz. obok dawnego zrebu starozytnych ksiazat Litwy i Rusi rozwinal sie w niem mlody porost nowoksiazecych domow wlosko - niemieckich, ozdobionych swojemi nowemi zaszczytami we Wloszech albo Niemczech, od papiezow albo cesarzow. Otrzymali w ten sposo'b za przywilejami cudzoziemskimi swoje nowe tytuly ksiazat, grabiow, margrabiow, Mniszchowie, Sapiehowie" (...)

(См. также: Ozarowski Konstanty hr. , "Sapiehowie. Materialy Histaryczno-Genealogiczne i Majatkawe". 3 tamy. Petersburg 1890-1894).

В Российской империи княжеский титул Сапег утвержден Высочайшим указом (указом Императора) 26 июля 1874 года.

Как замечали некоторые писатели, поэты, историки, архитекторы, художники, или просто чувствительные люди - в отличие от многих других магнатов (тех же Радзивиллов, Воловичей или Пацев), выбиравших для своих резиденций или получавших от предков и жён владения в светлых, величественных местах, Сапеги выбирали, или им доставались мрачноватые, иногда даже жутковатые места, такие, как Гольшаны (Ольшаны), Геранёны (бывшее владение Гаштольдов (см. наш очерк о них), и др.

О Гольшнах мы поведём рассказ в нашем разделе о владельческой истории Сапег. С Гольшанами связана жизнь Павла Стефана Сапеги, подканцлера Великого княжества Литовского, который женился на княжне Олене Юрьевне Гольшанской, изгнал из своих владений православных и протестантов (кальвинистов) - и пригласил на их место католический орден францисканцев, для которых построил мрачный монастырь и (1618) мрачную католическую церковь ("костёл") св. Иоанна Крестителя, с налётом средневековой суровости. У Павла Сапеги было четыре жены, что уже почти многовато даже для магнатской среды ВКЛ той эпохи.

В церкви (костёле) было слишком пышное для христианского храма мраморное надгробие в виде алтаря, с фигурами самого Павла Сапеги и его 3-х жён - Халевской, Вессели и Гославской. Оттого только 3-х, что четвёртая, Данилович, его пережила и сама его похоронила. Мрачным, хоть и величественным, был суровый замок в Гольшанах, с его, возвышающимися над кирпичными стенами шестигранными угловыми башнями. Замок был тоже построен Павлом Сапегой в стиле "геометричного" голландского Ренессанса. В государственно-политической, хозяйственно-владельческой, военной, дипломатической, культурной и прочих сферах деятельность рода Сапег приходится "в основном" на страшный для государства (Великого княжества Литовского - и, кстати, не только для него) XVII век.

Именно то столетие, особенно во второй его половине (во второй половине XVII века) и в первых трёх четвертях следующего (XVIII) века - литвины ("белорусо-литовцы"), в связи с драматическими событиями, переживали упадок в области литературы, культуры, искусства.

Участие в гражданской войне в России 1600-1615 годов на стороне двух Лжедмитриев, против Шуйского, а потом Михаила Фёдоровича, волнения и "мелкие" войны 1620-1640-х годов, война 1654-1667 годов, Северная война 1700-1721 годов повлекли за собой огромные человеческие жертвы, разорения и разрушения, и, разумеется, огромный ущерб в области культуры.

Нормальное функционирование сеймов и сеймиков в этот период было приостановлено из-за вражды между средней и мелкой шляхтой - и магнатами, а также из-за борьбы между магнатскими партиями.

В связи с событиям 2-х шведских войн за Великое княжество Литовское весьма интересное дополнение даёт работа Мажены (Марлены) Ледке из Белостока (Bialystok), с которой я переписывался какое-то время (Marzena Liedke, "Szlachta ruska Wielkiego Ksiestwa Litewskiego a reformacja").

Мажена пишет о том, что не известно, имели ли мимолётные контакты с кальвинизмом представители "третьей линии" рода Соколинских, смоленской, представитель которой, Януш Богданович, связанный со Львом Ивановичем Сапегой, уже перешёл из православия в католицизм непосредственно, "минуя" кальвинизм, а его сын - Самюэль Станислав - в 1641 году протестовал на Сейме против избрания евангелиста Яна Папельского на должность городского смоленского судьи.

У нас, однако, имеются сведения о том, что по меньшей мере 3 представителя "смоленских" Соколинских принимали кальвинизм, из них двое в дальнейшем упоминаются как католики. С Реформацией были связаны представители других линий Соколинских, начиная с 1560-х годов: князь Павел Соколинский, умерший в 1575 году приверженцем евангелической веры, и в его линии протестантизм продержался 3 поколения. Представитель 4-го поколения, Иероним, был воспитан в кальвинизме, однако, перешёл в католицизм, и связь Соколинских с Реформацией прервалась до второй половины XVII века. Причиной этому, как мы знаем, была война польских католиков против православных и кальвинистов Великого княжества Литовского.

Интересно, что Станислав Творек (Stanislaw Tworek) подсчитал, что даже в 1730 году в одной только "русской" части Великого княжества Литовского всё ещё было 126 протестантских шляхетских родов, т.е. значительно больше, чем считалось раньше.

Тот же список семей шляхетских диссидентов, проживавших в Малой Польше и Великой, и в ВКЛ перечисляет 216 диссидентских родов в Речи Посполитой.

Однако, среди них уже не находим семей, которые прежде исповедовали православие, кроме Гулевичей (S. Tworek / W. Kriegseisen: "Les familles nobles des dessidens etablis en Grande et Petite Pologne et dans le Grand Duche de Lithuanie alphabetiquement specifiees dont plusieurs branches de meurent, et sont possesionees dans tous le trois provinces" - spis niedatowany, rkps BUW SER 636, k. 5-6).

Последний всплеск выдающейся политической активности Сапег: служба некоторых представителей рода на разных постах в Российской империи (18 и начало 19 столетия), и видное участие других представителей рода в восстании против оккупации Польши, Литвы и Беларуси российскими войсками, совмещённое со службой на стороне Наполеона, на самых высоких постах.

В заключение этого раздела, приводим краткий список сочинений, вышедших из-под пера представителей Сапег:

1. Uczebnik L. Sapiehy, typ. Mamonicza. 2. Epistola‚ a gratulatoria ad L. Sapieha. Riga. Hosius. Orationes IV. Crac, Petric.

3. Polubinski Hieronim. Cons. Cursus philosophici disputatio, ded. Cas. L. Sapieha. Crakow, Petricoy.

4. Salomon. Proyerbiornm ver. J. Domaniewski. (porow. r. 1622). ob. Rostkiewicz. (Sapieha Leon\ Capitoliuni perennitatis in quod astraea etc. Yilnae, S. J. (Sieniawski M.). De luco streni.ae corona.

5. Nowe Hierusalem Fax nova per 111. Georg. Tyszkiewicz coram Leone Sapieha.

6. Kobierzycki Stan. Historia Yladislai principis, ded. L. Cas. Sapieha. Dantisci, G. Forster.

7. 1693. Galaska Stan. Trybuual obywatelom W. X. List na sejmie warsz. dany za rozkazaniem Leona Sapiehy. Wilno, S. J.

8. 1693 - 1694. Trybunal obywatoluni W. X. Lit. r. 1681 przedrukowany, za wola L. Sapiehy. Wilno, S. J.

1. Casimiro Leoni Sapieha. Wilno. Polustaw. Kijow, Lawra.

2. Tonski Joh. Arithmetica vulgaris, ded. Kaz. Leon Sapieha. Venetiis (около 1645 года).

3. El og i urn natale lllustr. Cas. L. Sapieha. Euchologion (Trebnik). Kijow, Lawra.

4. Casim. L. Sapieha. Viluae, Acad. Nayman Krzysztof. Anno 1646 13 April

5. Sapieha Kaz. Leon. ob. Rutkowski Jed. Sarbiewski M. K. Lyricorum libri IV. Parisiis, Metarus. 6. Thood. Christ, a Tarnow. Sapiezynae, illustr. Casim. Leoni Sapieha. Vilnae.

7. Kwiatkiewicz Joan. Meta gloriae Cas. Leon. Sapieha, ded. Paulo Sapieha. Leo- poll S. J.

8. Sapieha Kaz. Leon. Meta Sagittae Sapie- hanae in obitu, dedic. Paulo Sapieha. Vil- nae.

9. Phoenix orbis Litvani Cas. L. Sapieha in Acad. Vilneusi, ad cineres funebics, dedic. Piuli Joau. Sapieha, (Phoenix orbis Litvani Cas. L. Sapieha in Acad. Vilneusi, ad cineres funebics, dedic. Piuli Joau. Sapieha, (Vilnae).

10. Andrzojkowicz Jan. Memoryal Jan. i Kaz. Sapiehom. Wilno, Akad.

11. Jurewicz Jan Jerzy. Dzwiek lutni Apovina przy hymeueuszu Kaz. Sapiehy i Kryst. Hlebowiczowny. Vilnae, S. J.

12. Sapiecha Kaz. Leon ob. Tupik X. Sapieha Stm. Matrnnm Sacramentum sou Denm aniicitia. Brunopoli, Henr. Schnltz.

Wiersze wybrane, Krakow.

Wo11owicz J. Antistes magnus A. Sapieha. Viluae, S. J.

Sapieha Jan. Epithalamium p. R. Wollowicz. Krakow.

Hutzig E. Libellus de jicste. Gedani. Hymenodora houore Joan. St. Sapieha et Annae Chodkiewicz. Poznan, Rossowski.

Kuncewicz.1. X. ob. Sapieha.

Korzeniewski Adr. Panegyricus nuptialis, Paul. Woyna et H. Sapieha. Cracow, Mat. Andreoy.

Sapieha Kaz. Jan. Glossa na manifest Bogu, swiatu i ojczyznie przez Kaz. J. Sapiehe uczyniona.

Sapieha M. Krz. Conclusiones politicae.

1. Olszewski Jak. X. Grono winne pod zo- diakiem na pogrz. Krzyszt. Sapiehy. Wilno. 2. (Sapieha Krzysz. Mikol.) Trophaeum gloriae et vitae exuviis, ded. Kazim. Sapiezie. W^ilno. Sarbiewski Mac. Cas. Carmina. Calissii.

Miko F. X. Ariua catholica ostendctiir Nic. Christ. Sapieha. Vilno, S. J.

1. Sapieha. Vilnae, S. J. La Serre. ob. Serre. 1665.

2. Paul. Joan. Sapieha dicata. Vilnae, S. J. Ni rem ber g J. E. Omen honori immacul. concep. Crac. Cezary.

3. Sapieha Paw. Jan. ob. Naruszewie. Sierakowski Fab. X. Obraz z biog. Stani- slawa Kostki. Lublin, Krasuiiski.

4. Lupik Stan. X. S'mierc' pan'ska Pawla Jana Jana Sapiehi, ded. Annie Kopciownie Sapiezynej. Wilno, S. J.

Partie de Lithuanie (mappa). Sapieha Alexander. X. Acta synodi dioc. Vilnensis. Vilnae, Acad.

Другие сочинения князей рода Сапег герба "Лис" и посвящённые им: Sapieha Valer. Alex. Kalinowski. Coloniae. Vexi11um Radvanum in funere Nicolai Ylad. in Mysz Judycki repraesentatum. ob. : Judycki.

Jan III. Epistola ad priuc. Anhaltiura (Ostrows. Suada). List do K. Sapiehy (w Ostrows. Suada).

1687. Joannes III. List do K. Sapiehy 4 Kwiet- nia (w Suadzie Ostrowskiego).

Skorobohaty Jan Fel. Wojszko. FestUB Geor. Sapieha et Yelenae Polubinska. Wilno, S. J.

Informacya albo Diariusz aktu ugody bisk. wilenis. z wojew. wil. (Sapieha). Warszawa.

Kostka, Sapieha, Danilowiczi Lovanii. Racki Joh. Throphaeum per Themidam adornatiim. ded. Keciewski. Cracow, Cezary.

Sapiehi. Rozana. Radziwill Krzyszt. Biblia swieta. Gdansk.

Хостинг от uCoz